Дорога к истоку
Есть ли у деревни будущее? Размышления у истока
(печатается в сокращении)
Вот и окончилось наше путешествие. Мы сидим возле памятного столба с надписью «Исток реки Волкоты». Из под ног маленькой змейкой вьётся из родничка крошечный ручеёк и, прошелестев в траве, скатывается в заросшую лощину. Отсюда хорошо видны окрестности Грибеля, долина реки Никитихи, тёмная стена леса возле Макаровского озера. И вспоминается весь наш поход по этой удивительной и сказочной реке Волкоте: тихие озёра, неоглядные болота, сосновые боры, вечерние закаты над заливными лугами, стук дождя по палатке.
Но к этим чувствам удивления, восхищения и преклонения перед неземной красотой примешиваются и другие, грустные чувства и тревожные мысли. Они каждый раз возникали, когда мы проезжали мимо мёртвых опустевших деревень, заросших кустарником и лесом полей, ободранных остовов когда-то стоявших здесь животноводческих ферм, разрушенных погостов со сникшими крестами. Всё это выглядело дико и неестественно на фоне вечерних закатов, древних могильников и курганов.
Однажды встретил я своего старого знакомого из соседней деревни Баканово – Василия Ивановича. Он родился и вырос в этой деревне, ушёл отсюда на фронт, ветеран Отечественной войны, человек бывалый.
Разговорились.
- Что же будет с деревней? – спросил я его.
Василий Иванович хмуро посмотрел на меня и махнул рукой.
- А ничего не будет. Нет уже деревни…
И, не попрощавшись, пошёл своей дорогой.
Этот разговор с ветераном я постоянно вспоминал во время наших путешествий по озёрному краю и старался понять – прав или не прав ветеран и есть ли вообще будущее у тверской деревни?
Как же так получилось, что деревня, которая всегда была опорой России, откуда Отечество черпало, казалось, неиссякаемые людские ресурсы, деревня, которая за счёт собственного обнищания строила города и создавала невиданное могучее государство, которая дала стране стольких выдающихся воинов, учёных, писателей и поэтов – обезлюдела, опустела, вымерла и доживает последние дни? Как получилось, что мы растеряли, пустили на ветер это накопленное нашими предками бесценное богатство?
Мы проехали только по одной небольшой лесной речке Волкоте, но сколько их, таких обезлюдивших и опустевших речек и деревень по всему Тверскому краю, как будто вымерших после мора или военных набегов?
Как же так получилось, что ветеран Великой Отечественной войны, освободивший пол-Европы, - старейший житель д. Грибель Фёдор Фёдорович Крылов, сумел отстоять своё Отечество и свою родную деревню от иноземных захватчиков, но не смог уберечь её здесь, на своей земле от внутренних невзгод и напастей?
Нечерноземная деревня умирала долго и мучительно, и не в один год и не при одном правителе. Их было много, этих правителей, режимов и революций, различных экспериментов, решений, постановлений и продовольственных программ. Но все они исходили не из нужд и потребностей самой деревни и тех, кто в ней жил, а из каких-то умозрительных, часто совершенно оторванных от жизни, а иногда и просто губительных для села политических задач. Крестьян столько раз обманывали, что, казалось, они уже перестали верить всему, к чему призывала их власть. Сначала после революции 1917 года большевики обещали «всю землю крестьянам», украв этот лозунг у эсеров и за счёт этого победив в кровопролитной гражданской войне, потом эту землю отобрали и приступили к ликвидации кулачества как класса, очистив деревню от самой активной и работоспособной её части, на которой, в сущности, и держался весь деревенский уклад; потом, «пограбив награбленное», всех согнали в колхозы, фактически лишив крестьян главной собственности – земли; начали переделывать «нехороший» класс крестьян под «передовой» пролетариат, устранять различия между городом и деревней, проводить за счёт села индустриализацию; затем какому-то умнику пришла идея покончить с малыми неперспективными деревнями, которые всегда были опорой села в наших бедных пахотной землёй местах, строить в «перспективных» деревнях многоэтажки для «улучшения» быта сельских тружеников.
Это ж надо до такого додуматься – чуть ли не всю деревню загнать в одну пятиэтажку без приусадебных участков, подсобных хозяйств, хлевов. И всё это – под лозунгами заботы о сельчанах, их культуре и благосостоянии…
Свою лепту в гибель деревни внесли и ельцинские демократы, это они провозгласили лозунг, что деревне не надо выделять средств на восстановление, что крупные коллективные хозяйства – это «чёрная дыра», что деревню спасут только фермеры, по существу бросив село выживать самому в условиях резко подскочивших цен на топливо, сельхозтехнику, удобрения и комбикорма. Сколько сейчас работает таких фермеров в Андреапольском районе? Немного.
Деревня пустела и деградировала постепенно, выдержав и коллективизацию, и Великую Отечественную войну, строя Днепрогэс и Магнитку, осваивая космос и создавая промышленные гиганты. Как могла, деревня сопротивлялась. Многие населённые пункты прекратили своё существование только в 1950-60 гг., другие, как Тюково, Волкота и Коростино, дожили до 1970-80 гг.
В Коростино в одной заброшенной избе с проваленным потолком и крышей мы увидели стены, заклеенные обрывками старых газет. На одной из них ещё можно было разобрать текст постановления Совета Министров РСФСР и ВЦСПС о развитии соревнования по дальнейшему благоустройству городов и сёл в честь 100-летия со дня рождения В.И. Ленина: «Украсим города и сёла!» Стало быть, ещё в 1970 г. здесь жили люди, а на разобранном кем-то полу сиротливо валялась разбитая крынка и детский сапожок на резиновой подошве.
Другие деревни умирали у меня на глазах уже в 1990 и начале 2000 годов: Ольховец, Антаново, Абаканово…
На реке Волкоте ещё в начале XX в. значилось около 30 деревень, хуторов, мыз. Сохранилось только 6, т.е. пятая часть. В лучшем случае от исчезнувших деревень остались одни «печища», как называют местные жители остатки печных труб, или заросшие крапивой фундаменты, большинство же просто исчезли, растворившись в заросших полях и лесах, как эстонский хутор Лухнево недалеко от озера Бойно или как маленькая русская деревенька Байково возле д. Жуково.
И всё чаще и чаще, как последние из могикан, встречаются в ещё не разрушенных, но уже умирающих деревнях их последние жители: последний житель Грибеля, последний житель Ольховца, последний житель Абаканова, последний житель Мишутино. Уйдут они из жизни – и всё: никто и не вспомнит о тех, кто когда-то жил в этих деревнях, да и о самих названиях вскоре тоже забудут.
Одновременно с исчезновением деревень на селе шёл ещё более страшный по своим последствиям процесс – крестьянин постепенно отрывался от земли, исчезал многовековой сельский уклад со своими обычаями, духовными и нравственными ценностями, которыми всегда отличалось русское крестьянство: любовь к земле, природе, открытость, гостеприимство, трудолюбие, честность, уважение к семье и старшим, к своей особой сельской культуре, основанной на народных традициях.
Почти целое столетие власти разрушали самое ценное, что было в крестьянстве – любовь к земле, умение и желание работать на ней, чувство хозяина. Ещё в конце XIX в. знаток российской деревни Глеб Успенский писал: «Оторвите крестьянина от земли, от тех забот, которые она налагает на него, от тех интересов, которыми она волнует крестьянина, – добейтесь, чтобы он забыл «крестьянство», - и нет этого народа, нет народного миросозерцания, нет тепла, которое веет от него. Остаётся один пустой аппарат пустого человеческого организма. Настаёт душевная пустота, «полная воля», то есть неведомая пустая даль, безграничная пустота, страшное «иди, куда хошь».
Ах, как метко сказано – как будто Глеб Успенский побывал в нашей современной деревне. Как же глубоко чувствовали и знали душу русского крестьянина эти наши русские писатели, как переживали за его будущее.
Но власти не прислушивались к их предостережению. На протяжении всего последнего века они только и знали, что отрывали крестьян от земли, разрушали мир русской деревни, отучали сельских жителей от «крестьянства», сначала загнав его в колхозы, а потом, дав ему «полную волю» и кинув на произвол судьбы – «иди, куда хошь».
Сейчас в любой деревне, где мы побывали, как только начинаешь разговор, сразу всё сводится к земельным паям. Земля всегда была в деревне большой ценностью, особенно в таких бедных пахотными угодьями местах, как северо-запад Тверской области.
Паи – это тоже изобретение демократов. И вроде бы идея здравая – раньше колхозники не имели своей земли, всё было общее, т.е. ничейное, а теперь с ликвидацией колхозов и совхозов власти решили сделать всех жителей собственниками, наделив каждого земельным паем. Получилось где-то от 5 до 7 гектаров на каждого (включая пенсионеров, учителей и медиков). Казалось бы, радоваться надо – все жители разом стали хоть маленькими, но собственниками. Но не тут-то было: хотели как лучше, а получилось как всегда. Потому, что ты вроде обладаешь землёй, но обработать свои гектары не можешь: или ты старый и больной, пенсионер, или техники у тебя нет. Поэтому многие передали свои паи родному колхозу в пользование. Но были и те, кто решил их продать.
И вот тут-то в деревне и появились перекупщики, началась спекуляция паями. В общем, наступил новый передел земли. Земли скупались в основном по берегам рек и озёр, и цена паёв была разная.
В Аксёнове местная библиотекарша жаловалась, что продала свои паи за бесценок.
- А по чём продали-то? – спрашиваю.
- Да, считай, даром – 25 тыс. рублей. Разве это цена?
Действительно, в других местах, особенно по берегам рек и озёр, цена выше. В д. Бобровая Лука охотхозяйство скупало паи и по 100 и по 200 тыс. рублей. Есть разница?
Спекуляция паями достигла таких размеров, что лишала бывшие колхозы и совхозы, а ныне крестьянские и фермерские хозяйства (КФХ), сельские производственные кооперативы (СПК) и т.д., самой «собственности», с которой они не знали, что делать.
Продажа паёв привела к сокращению пашни в хозяйствах, к перекупке паёв и их переуступке другим владельцам. И теперь зачастую вообще неизвестно – кому они принадлежат. По статистике у нас в стране около 50% бывшей пашни вообще «гуляет», и она зарастает теперь уже даже не кустарником, а спелыми здоровыми деревьями. А крестьяне опять оказываются без земли, хоть снова поднимай на щит старый большевистский лозунг: «Всю землю – крестьянам».
Резко сокращается и поголовье скота как в общественном, так и в личном хозяйстве. Было время, когда Тверская область славилась молочным производством, сыроварением и маслоделием. Брат нашего знаменитого художника В.В. Верещагина – известный деятель в области молочного хозяйства Н. Верещагин успешно занимался в конце XIX в. организацией в деревнях сыроварен и молочных хозяйств. Он специально ездил в Швейцарию, чтобы перенять опыт швейцарских сыроваров, а затем в селе Едимоново Тверской губернии открыл в 1871 г. и первую русскую школу молочного животноводства и первую деревенскую сыроварню.
Вскоре сыры Верещагина стали известны не только у нас, в России, но и за рубежом. Они завоёвывали медали на всемирных выставках и даже превосходили по качеству швейцарские сыры.
В одной деревне я спросил, а делают ли сейчас сыр в деревнях?
- Какой там сыр, когда солярка дороже молока? – удивлённо посмотрели на меня. – Сыр дешевле купить на рынке.
Несколько лет назад возле моего дома в Жуково паслось большое стадо крестьянских коров – десятка два не меньше. По утрам хозяйки выносили на дорогу бидоны с молоком. Они стояли, как солдаты, вдоль всей дороги и ждали, когда их опрокинет в свой бак шофёр молоковозки. Молоко было в цене, и его выгодно было сдавать молокозаводу.
- А сейчас? – спросил я у соседки.
- А сейчас все молокозаводы перешли на дешёвый импортный порошок. И перестали брать цельное молоко. Да и коров-то в нашей деревне не осталось.
Действительно, жуковское коровье стадо с каждым годом таяло на глазах. Год назад баба Надя продала свою корову на мясо, и теперь во всей деревне осталось только две коровы – как раз у моей соседки.
- Старая я уже стала – нет сил держать корову, да и сено дорого, - говорила баба Надя, прощаясь со своей коровой. А слёзы так и текли по её морщинистым щекам.
В деревне, если нет коровы, то ты вроде бы и не хозяин.
Только за один год поголовье скота в Тверской области уменьшилось с 17 до 10%. А по всей России, согласно последней Всероссийской переписи населения (2006 г.), только 5% населения держат корову. А остальные крестьяне получили «полную волю».
Животноводство всегда было одним из немногих прибыльных отраслей в здешних местах, богатых лугами и сенокосами. Но сейчас и оно деградирует с каждым годом. Да и как оно может развиваться при таких ценах на молоко, высоких затратах на содержание стада да низкой производительности труда. Только за первое полугодие 2007 г. по сравнению с прошлым годом по сельскохозяйственным предприятиям Андреапольского района поголовье уменьшилось на 346 голов, надои на одну корову на 138 кг. Да и что там говорить, когда в конце 2008 г. по всему Андреапольскому району в личных подворьях насчитывалось всего 500 коров.
Крайне низки показатели и по хозяйствам. Так, по сельскому кооперативу «Студеницы» коров вместо 41 к 2007 г. стало 35, надои за полугодие составили 718 кг, а мяса продали всего 300 кг.
Ну, о какой же эффективности может идти речь, когда в США, например, удои составляют по 10 тонн молока на одну корову, а один фермер может содержать 100 голов скота. Это, значит, обслуживать в одиночку три такие хозяйства, как «Студеницы».
Странное дело, но при всём этом угасании и деградации деревни она ухитрялась выживать, как бы ей плохо не было, и что бы с ней не вытворяли. Колхозы и совхозы – распались, а деревня живёт, коровы все уже проданы на мясо, а она всё равно живёт, земельные паи пошли по рукам, но всё равно ещё светится свет в деревенских окошках.
Потому что деревня давно уже привыкла работать на себя. И даже оставшиеся бывшие совхозы и колхозы работают не на закрома Родины, а тоже на себя да на своих односельчан и их огороды. Выживает, потому что у крестьян есть то, чего нет у большинства горожан – свой приусадебный участок, свои 30 соток.
На западе удивляются, как это в России крестьяне на своих участках собирают такие урожаи, какие никогда и не снились колхозам и совхозам, в которых они работают. И достигают урожайности, какой могут позавидовать многие зарубежные фермеры. И всё это примитивными орудиями труда – лопатой, вилами, граблями. Вот что значит работать на себя, на своей земле. Вот она, странная и непонятная русская душа.
Вдумайтесь в эти цифры – только 1 (один!) процент пахотной земли, занятой под личные подсобные хозяйства, даёт чуть ли не две трети общего сбора по стране картофеля, 97% овощей, половину всего мяса, 50% молока, 89% плодов и ягод, 93% шерсти.
Впрочем, давали до недавнего времени. Отчуждение от земли захватило и личные подворья – эту «палочку-выручалочку» нашей деревни. До переписи населения 2006 г. считалось, что у нас во всей России 24 миллиона хозяйств, а оказалось всего 17 миллионов 843 тысячи. И, что самое прискорбное, многие сельские жители вообще бросают свои хозяйства. И таких становится всё больше и больше. В Центральном федеральном округе, куда входит и Тверская область, эта цифра достигает огромных размеров – 90% сельских жителей здесь вообще не занимаются никаким хозяйством
Это значит, село не только ничего не производит, оно уже не может кормить и само себя.