Дорога к истоку

---

Со словарём В. И. Даля в рюкзаке. Откуда пошли названия деревень?

К оглавлению

Впрочем, я был не совсем прав, когда сказал, что нас было четверо. Был среди нас и ещё один участник. Он не плыл на байдарке и не сидел с нами у костра, не ставил палатки и не ходил в лес за дровами.

Но он незримо присутствовал среди нас, и не было для нас большего авторитета, чем он.

В моём рюкзаке на самом дне лежала толстая тетрадь в синей клетчатой обложке. На ней крупными буквами было написано: «Выписки из Толкового словаря В. Даля». В тетради хранились названия населённых пунктов, когда-либо стоявших на берегах реки Волкоты – деревни, погосты, усадьбы, хутора, мызы. Большинство из них не дожили до наших дней, но в справочнике по Псковской губернии 1872г. они сохранились, причём часто с двойным – старым и новым названием – Бобровая Лука – Леохино тож или Семехино-Каракулино тож.

Деревень было много. Большинство их названий были прозрачны и ясны, как вода в реке Волкоте. В них явно были отражены особенности местности, рельеф, своеобразие растительного и животного мира: Заболотье, Залесье, Песчаха, Ольховец. Но были среди них и названия, происхождение которых мы не знали. И таких деревень на карте было немало.

Вот тогда-то у нас и возникло это может быть несколько наивное и детское желание – а не обратиться ли к помощи такого знатока живого русского языка, как Владимир Иванович Даль, который в позапрошлом веке как раз и собрал в своём Толковом словаре особенности говоров этих мест и толкования слов, которые давно уже исчезли из современного языка. Так, к первоначальной главной цели нашего похода по Волкоте – поиск истока реки, у нас прибавилась ещё одна цель – попытаться разобраться в смысле географических названий этих мест с помощью Толкового словаря В. Даля.

Немного в нашей литературе найдётся таких по-настоящему великих трудов как этот четырёхтомный словарь. Даль собирал материалы для него почти 50 лет, потратив на это всю свою жизнь. Он был не только автором словаря, но и моряком, хирургом, писателем. Но в русской истории остался как автор гигантского труда, который под силу был, пожалуй, целому институту русского языка или Российской Академии Наук.

Этим одним своим трудом Даль внёс такой же громадный вклад в русское языкознание, как Пушкин в становление русской литературы и русского литературного языка.

И вот парадокс – этот замечательный памятник русского языка и культуры создал человек, в котором не было ни капли русской крови.

Владимир Иванович Даль родился в 1801 г. в Луганске Екатеринбургской губернии. Его отец – Иоганн Даль был датчанином, учился в Германии, где окончил Иенский университет. Человек он был образованный – знал несколько европейских языков, а также греческий, латинский и даже древнееврейский. Известия о его учёности дошли до Екатерины II, и она вызвала его в Россию на должность библиотекаря. Иоганну Далю показалось недостаточно быть отличным лингвистом, и он решил заняться более полезным, с его точки зрения, делом – снова поехал в Иенн и окончил медицинский факультет университета. Вернувшись в Россию, он стал врачом, поселившись при Луганском казённом литейном заводе. Мать В.И.Даля – Мария Фрейтаг была немкой, дочерью петербургского чиновника, служившего в ломбарде. Хотя сама она и была немкой, но с матерью Даль говорил только по-русски, читал тоже по-русски и был воспитан на русской литературе.

С детства В.И. Далю была уготована карьера военного, отец – военный медик отдал служить сына в морской кадетский корпус. Как вспоминал потом Владимир Иванович, «о нём в памяти остались одни розги, так называемые дежурства, где дневал и ночевал барабанщик со скамейкою, назначенною для этой потехи (т.е. для розг.- А.П.)». Так что дедовщина, оказывается, это не порождение только нашей современной действительности, она была свойственна и прежней царской армии и с успехом использовалась для воспитания молодых воинов. От пребывания в кадетском корпусе на теле Даля остались следы от розг, а на голове – вмятины от серебряной табакерки их воспитателя Марка Филипповича Горковенко.

В гардемарины Даля произвели в 1816 г. С отрядом русских кораблей он побывал на своей исторической родине – в Дании и даже присутствовал на приёме у датского короля. Но уже тогда, четырнадцатилетним мальчиком, он вовсе не ощущал себя датчанином. «Ступив на берег Дании, - вспоминал он, – я на первых же порах окончательно убедился, что Отечество моё – Россия, что нет у меня ничего общего с Отчизною моих предков. Немцев же я всегда считал народом для себя чуждым». И это притом, что его мать, которую он очень уважал, была чистокровной немкой.

Его первый биограф, ученик и соратник известный писатель П.И. Мельников-Печерский, автор «Критико-биографичкского очерка», помещённого в первом томе полного собрания сочинений В.И. Даля (1897) писал со слов самого Даля, что ещё во время пребывания Владимира Ивановича в морском кадетском корпусе, тот с удивлением замечал, что «русская грамматика … вздор на вздоре, чепуха на чепухе», что русский язык засорён всякими иностранными словами, и вообще простой народ говорит совершенно на другом языке, чем люди из приличного общества».

В.И.Даль вспоминал, как в 1819 году, уже произведённый в мичманы, он из Петербурга поехал в Москву на паре почтовых лошадей. Дело было в марте, стояла пасмурная, холодная погода.

- Замолаживает, - сказал ямщик, указав на пасмурное небо, - к перемене погоды.

- Как замолаживает?

Ямщик объяснил.

Тогда Даль выхватил записную книжку и окоченевшими пальцами стал писать мелким бисерным почерком: «Замолаживать – иначе пасмурнеть, в новг. губ. значит, заволакиваться тучками, говоря о небе, клониться к ненастью».

Вот эти строчки, записанные семнадцатилетним юношей, и стали первыми записями к будущему толковому словарю.

Теперь, куда бы судьба ни бросала Даля, он всегда записывал в свою тетрадь всё новые и новые слова. Тетрадь пухла и превратилась в толстый фолиант. Не успев окончить один, он сразу же принимался за другой.

Даль служит на Черноморском флоте, затем оставляет морскую службу, оканчивает медицинский факультет Дептского университета, становится, как и его отец, военным лекарем, участвует в 1828 г. в войне с турками, в 1831 г. – в польской кампании, в неудачном для русских Хивинском походе 1839 г. И везде записывает и записывает всё новые слова.

Сам Даль отмечал впоследствии, что именно в военных походах было всего удобнее вести эти записи. В перерывах между боями он собирал солдат (а были там солдаты из разных губерний) и начинал расспрашивать, как в той или иной местности называется какой-либо предмет. Солдаты отвечали, а записная книжка пополнялась «целой вереницей областных речений».

Уже в 1829 г., в период русско-турецкой войны, у Даля образовалось столько записок, что ему потребовался отдельный вьючный верблюд. Он перевозил свой бесценный архив в перемётных сумах, вместе с походной кладью. И надо же такому случиться: однажды в военной суматохе верблюд исчез, исчез и бесценный груз. «Я осиротел, - в отчаянии вспоминал позже Даль, - пропали мои записки». О чемоданах с одеждой он и не думал.

Так толковый словарь В. Даля был захвачен в плен и, казалось, навсегда потерян для Отечества. И вдруг радость – казаки отбили у турок обоз и среди него того самого верблюда с чемоданами далиевских записок. Для турок записки В. Даля, сделанные от руки, не представляли никакой ценности. Вещей, правда, не нашли, но это был пустяк по сравнению со спасённым грузом. Владимир Иванович был на седьмом небе.

Уже в то время Даль хорошо разбирался в областных диалектах и мог, поговорив с кем-либо из солдат, сразу определить, из какой губернии он родом.

Однажды он увидел, как возле ограды стоят несколько нищих и монахов – сборщиков денег на церковные постройки. Среди них выделялся белокурый стройный монах.

- Какого ты, батюшка, монастыря? – спросил Даль.

- Соловецкого, родненький.

- Да нет, ты из Ярославской губернии («родненький» - это говор ярославских простолюдинов. – А.П.).

- Нет, я в Соловецком монастыре живу.

- Да ещё из Ростовского уезда, - продолжал Даль.

Монах побледнел и рухнул на колени:

- Не погуби, батюшка.

Он оказался беглым солдатом, отданным в рекруты из Ростовского уезда и скрывающимся под видом соловецкого монаха.

В 1833 г. Даль окончательно расстаётся с военной медициной и переезжает в Петербург. Занимается литературой, пишет свои знаменитые русские сказки, знакомится с Языковым, Гоголем, Крыловым, Пушкиным, Жуковским, Одоевским, которые становятся его друзьями.

Пушкин был в восторге от сказок Даля. Возможно, именно под воздействием Даля он написал свою одну из самых знаменитых сказок – «Сказка о золотой рыбке». Во всяком случае, в 1833 г. он дарит Владимиру Ивановичу рукопись своей сказки с надписью: «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому (литературный псевдоним В. Даля. – А.П.), сказочник Александр Пушкин».

Вообще дружба с Пушкиным имела для Даля огромное значение. Два гиганта русской культуры – один в литературе, другой – в языкознании имели родственные души и общие интересы. Во всяком случае, Даль всегда с благоговением относился к Пушкину, который оказал на него огромное влияние, в том числе и на создание знаменитого словаря.

Незадолго до смерти Даль рассказал Пушкину о новом слове, которое он записал для своего словаря – выползина (сброшенная шкура змеи). Пушкин с грустью сказал:

-Да. Вот мы пишем, зовёмся тоже писателями, а половины русских слов не знаем!.. Какие мы писатели? Горе, а не писатели! Зато по-французски так нас взять – мастера».

На другой день, за три дня до смерти, Пушкин пришёл к Далю в новом сюртуке:

- Какова выползина! – сказал он, смеясь. – Из этой выползины я не скоро выползу. В этой выползине я такое напишу, что и ты не охнешь, не отыщешь ни одной французятины».

Как самый близкий друг Пушкина и к тому к этому времени известный врач-хирург, он все трое суток был вместе со смертельно раненным Пушкиным. Он же принял его последний вздох и закрыл глаза.

И свои последние слова Пушкин тоже сказал ему, Далю. И свой знаменитый перстень с изумрудом, который Пушкин никогда не снимал, потому что верил – если снимет, его покинет божественный дар поэзии, - тоже перед смертью подарил Далю, сняв со своей руки и надев на руку Владимира Ивановича.

Это был глубоко символический жест. Пушкин как бы передавал Далю эстафету, благословляя его на дальнейший подвиг во славу русской словесности, на продолжение дела, которому он посвятил всю свою жизнь.

Этот перстень Даль носил до самой своей смерти на той же руке, что и Пушкин, и именно этой рукой были написаны все последующие страницы знаменитого толкового словаря.

Вместе с перстнем Пушкин передал Далю и свой сюртук-выползину, тот самый, в котором он был смертельно ранен на Чёрной речке:

- Выползину тоже себе возьми, - прошептал поэт слабеющим голосом.

Этот сюртук с отверстием от пули Дантеса на правой стороне долго находился у Даля. Потом он передал его М.П. Погодину, который хранил его у себя под бюстом А.С. Пушкина.

Мне почему-то кажется, что вся дальнейшая жизнь и деятельность Даля проходила именно под знаком предсмертного напутствия великого поэта. Кто знает, не будь этого напутствия, хватило бы у Даля сил для завершения его гигантского труда: до первых выпусков словаря оставалось ещё почти 25 лет.

Выйдя в отставку, Даль ещё долго служил чиновником в Оренбургской и Нижегородской губерниях, министерствах уделов и внутренних дел в Петербурге и везде продолжает работать над словарём. Но только в Москве, куда он переехал в 1859 г. и где окончательно поселился, Даль, наконец, заканчивает свой грандиозный труд. Из Нижнего он привёз начало словаря до буквы «П». Первый том (А-З) он в 1864 г. представил Александру II, и тот взял все издержки издания на счёт казны. В 1867 вышли в свет все 4 тома – плод почти 50-летней работы составителя.

Современники удивлялись – как мог создать такой словарь один человек. Но у Владимира Ивановича были и помощники, которые доставляли ему с мест богатый лингвистический материал. Об этом свидетельствует путешественник Павел Якушкин, оставивший нам интереснейшие «Путевые письма из Новгородской, Псковской и Тверской губерний», вышедшие в свет в 1860 году. В одной новгородской деревне – Ям–Мшаги с ним произошёл такой случай: вместо того, чтобы засвидетельствовать своё почтение местному приставу, он отправился на посиделки записывать деревенский фольклор. Наутро обиженный пристав учинил ему настоящий допрос: «А зачем вы сюда приехали?»

Пришлось Якушкину показать письмо на бланке Русского Географического общества. В нём говорилось, что Географическое общество направило Якушкина в указанные губернии для изучения деревенской жизни, занятий населения, сбора песен, сказок, местных говоров. В то время это общество состояло под высочайшим председательством Великого князя Константина Николаевича. «А у вас есть какая-либо бумага от него?», - допрашивал путешественника бдительный пристав.

Такой бумаги не оказалось, зато Павел Якушкин сказал, что он направлен в эти губернии по личному ходатайству В.И. Даля, который являлся одним из организаторов и руководителей этого общества и который поручил ему изучать местную жизнь, в том числе и народные говоры.

«А кем же тогда подписано письмо?» - не унимался пристав. «Генерал-адъютантом Литке1», - отвечал путешественник.

Но ни фамилия В. Даля, ни фамилия генерал-адъютанта Ф. Литке не произвела никакого впечатления на пристава – они просто ни о чём ему не говорили. Он подверг обыску личные вещи путешественника и хотел его даже арестовать, но автора «Путевых писем» спасло письмо, обнаруженное в его бумагах при обыске, от местного новгородского чиновника некоего Куприянова, которого пристав по счастью знал лично. И это письмо оказалось для представителя местной власти значительно авторитетнее, чем рекомендации неведомых ему В. Даля и Ф. Литке. Оно спасло путешественника от ареста.

О том, что П. Якушкин собирал различные местные слова для Даля свидетельствует перечень некоторых из них, которые он приводит в своей книге.

В Новгородской губернии он записывает названия трав со слов местного мужика Григория Абрамова, которыми лечились местные жители: сорокоприточная медуница – «от грудей пьют», заячья кислица – «когда женщина разрешается, так та трава»; в Псковской губернии возле Юрьева монастыря беседует с местным рыбаком о ветрах и тоже записывает их названия в свой дневник: сиверик, озёрник, шелоник, мокряк, падыря. Беседует с местными крестьянами о хозяйственных делах и сначала даже не понимает, о чём идёт речь: «хлеб здесь кладут в стойки, а потом везут на гумно и складывают в оденья», - записывает он, «лён тягают» (т.е. вытягивают), в деревне есть ровень и даже арбан.

Я специально решил проверить, а вошли ли эти слова в словарь В. Даля. Посмотрел и убедился: да, вошли примерно с такими же толкованиями, которые приводит Павел Якушкин. В словаре есть упоминания и о лечебных травах, о которых сообщает путешественник, и о ветрах - шелоник – юго-западный ветер, сиверик – северный холодный, мокряк (или мокрик) – западный, падыря (падора, падера) – ветер с вихрем, дождём, со снегом, зимнее ненастье, метель, вьюга. Стоянками псковские и тверские крестьяне называли бабки хлеба, крестец из 10 снопов (в копне было 5 стоянок), а оденье (одонок, одонье, одёнок) – это по В. Далю круглая кладь сена, стог, скирд в 25-40 копен.

Слово ровень (колодец) и арбан (амбар) тоже есть в толковом словаре. И что интересно, возле каждого из слов, записанных посланцем В. Даля, сделаны пометки – пск., новг., тверск., т.е. записанные в Псковской, Новгородской и Тверской губерниях.

Я не знаю, много ли таких корреспондентов было у Даля, но наверняка географическое общество отправляло своих эмиссаров и в другие губернии.

Читатели по-разному оценили труд В.И. Даля. Большинство с восторгом – ведь такого словаря в России ещё не было. Академик М.П. Погодин в письме Академии Наук восторженно писал: «Словарь Даля окончен. Теперь Русская Академия Наук без Даля немыслима… Предлагаю: всем нам, академикам, бросить жребий кому выйти из Академии вон, и упразднившееся место предоставить Далю». Академия Наук единогласно избрала Даля почётным членом, присудила ему серебряную Ломоносовскую премию, Географическое общество наградило Константиновской золотой медалью. Даль стал почётным членом общества любителей российской словесности. Тогдашняя пресса писала: «Едва верится, чтоб это был труд одного человека», «словарь, подобно которому нет на других языках».

Но была и жёсткая критика, особенно со стороны учёных – языковедов и лингвистов. Академик Пыпин писал: «Надо указать, где и кем сообщены слова составителю, иначе – это вымышленные или, по крайней мере, весьма сомнительного свойства слова». В словаре Брокгауза и Ефрона прямо говорится, что это труд не профессионала, а дилетанта – самоучки: «На свой настоящий путь Д. попал чисто интуитивно, и собирание материалов у него шло сначала без всяких определённых научных целей…». «Его словарь памятник огромной личной энергии, трудолюбия и настойчивости, ценен лишь как богатое собрание сырого материала, лексического и этнографического ... к сожалению не всегда достоверного». «Да разве можно писать мужицкою речью далева словаря, - возмущались ревнители «чистоты русского языка», - от которого издали несёт дёгтем и сивухой или по крайности квасом, кислой овчиной и банными вениками».

Даля упрекали в ненаучности, дилетантизме, в языковом пуризме, в том, что он не учёный, не академик, а созерцатель, художник, и знания в области русского языка – чисто созерцательные, интуитивные, без умения формулировать особенности великорусских говоров.

Время всё расставило по своим местам. Словарь Даля остался и остаётся великим творением национальной русской культуры и науки. И чем дольше будет уходить от нас тот незабываемый «золотой пушкинский век», одной из вершин которого и стал Толковый словарь, тем большую ценность будет приобретать это бесценное творение.

Главная заслуга Даля как раз и состоит в том, что он не дал кануть в лету язык, которым говорили наши предки 150 – 200 лет назад, что он сохранил весь очаровательный аромат его диалектов, всех этих «выползин», которыми так восхищался Пушкин. И запах дёгтя, сивухи, кваса и кислой капусты нам ближе и роднее, чем изысканные запахи, исходящие из надушенных писем на французском языке.

Уже в то время читатели словаря недоумевали, как это датчанин по национальности, лютеранин по вероисповеданию обскакал всех наших русских учёных, как человек, в жилах которого не было ни одной капли русской крови, смог так глубоко проникнуть в тайны русской души, в тонкости русского национального мышления и языка (а именно в этом и заключается главная тайна создания знаменитого словаря).

Ответ на это дал писатель П.И. Мельников – Печерский: Даль – «инородец по крови, но по духу такой русский, каких дай Бог побольше в среде прямых и кровных сынов России». Даль настолько был русским, что, по отзывам современников, перенимал иногда даже не самые лучшие черты народного характера. Он, например, довольно недоброжелательно относился к инородцам, хотя сам тоже принадлежал к этой категории, не любил поляков и даже написал дерзко пахнущую книжку, о которой сейчас не любят вспоминать современные исследователи, - об употреблении евреями христианской крови, увлекался спиритизмом.

Он с большим уважением относился к главной религии российской империи – православию. «Православие – великое благо для России, несмотря на множество суеверий русского народа. Сколько я не знаю, нет добрее нашего русского народа и нет его правдивее, если только обращаться с ним правдиво… А отчего это? Оттого, что он православный … Поверьте мне, что Россия погибнет только тогда, когда иссякнет в ней православие…»

«Я умру православным по форме, хоть с юности православен по верованиям».

Владимир Иванович Даль умер 22 декабря 1872 г. по старому стилю в возрасте 71 года в своём доме в Москве на Пресне. Незадолго до смерти он вызвал священника и принял православие.

Так окончилась жизнь этого выдающегося деятеля нашего Отечества, полудатчанина, полунемца по крови, но русого по духу и по служению своему новому Отечеству. Ведь для того, чтобы быть истинным патриотом не обязательно быть русским по происхождению.

В 2001г. исполнилось 200 лет со дня рождения В.И. Даля. Но юбилей прошёл как-то тихо и незаметно. Может быть, потому, что Даль вошёл почти в каждую семью, и на полке у многих рядом с томиками Пушкина стоит четырёхтомник его знаменитого словаря. Привыкли.

*      *      *

Вот таким был Даль и его толковый словарь. И когда мы в первый раз открыли карту озёрного края, то сразу поняли, что без Даля нам не обойтись. С карты на нас смотрели десятки названий рек, озёр, урочищ, существующих и уже несуществующих деревень с самыми удивительными названиями – Заноги, Боталы, Выползово, Вдовец, Бенёк, Бросно, Херово, Дураковка, Москва… Как музыка, звучали названия – Бобовая Лука, Ладомиро, Добромысел, Быстри, Розовые Пучки, Любино, Лучане, Иставница, Долосец, Святые Леса, Тёмый Рог, Грустынка…

Географические названия – это тоже памятники культуры, наряду с картинами, скульптурами, архитектурными сооружениями. И их тоже надо сохранять и беречь как наше историческое и культурное наследие. Ведь в этих названиях – и наша история, и наш язык, и прошлое наших предков, которые точно, а иногда и очень умело нарекали места, в которых некогда они поселились.

Хорошо сказала об этом уроженка здешних мест Андреапольская поэтесса Н. Шабанова:

Разбросала Россия, как мачины2,
Деревеньки вокруг дорог.
И названья не с неба схвачены,
Их придумать ведь кто-то смог.

Из глубоких времён прадедов
Притулились у вязких болот
Деревеньки Квашня, Надино,
Шинкарёво ещё живёт.

Малахово, Васьково, Марьино,
Есть и Пушкино, Пивовар.
В той деревне, где пиво варено,
Мой отец и мой дед живал.

Есть Ананьино, есть Назарово,
Петрочиха, Тимонькино есть…
Всех имён, что деревни названы,
Словно на небе звёзд, не счесть…

Конечно, расшифровать названия, которым не одна сотня, а, может быть, и тысяча лет – дело непростое. Изучением происхождения географических названий занимается целая наука – топонимика, и учёные не один десяток лет разрабатывают эту дисциплину, привлекая данные не только языкознания, но и истории, географии, литературные и летописные источники.

Разве может здесь помочь словарь, который каким бы он ни был фундаментальным, всего только словарь «живого великорусского языка»? Оказывается, может.

Если посмотреть на карту, то действительно большинство названий в районе Волкоты славянского или русского происхождения, в отличие, скажем, от севера или северо-востока Тверской области, где нередки такие названия, как Удомля, Песьво, Максатиха, явно угро-финских корней. И связано это с историей заселения края, где в разные времена жили разные племена и народы.

Человек здесь появился ещё 5-8 тыс. лет назад, в эпоху каменного века. Потом в эти места с северо-востока пришли финно-угры, а позже – примерно в третьем тысячелетии до н.э. эти земли заселили древние балты. И только в VI веке уже нашей эры в Верхнее Подвинье приходит славянское племя кривичей, а позднее новгородские словены.

Прежние жители этих мест оставили после себя многочисленные памятники-селища, городища, могильники, которые и сейчас целыми цепочками тянутся по берегам рек и озёр. Вот поэтому в ареале расселения древних кривичей и новгородских словен и преобладают славянские названия.

По-видимому, древние славяне ассимилировали или вытеснили жившие здесь до них племена, переняв у них многие обычаи. Затем эти в значительной мере пустынные земли стали заселяться новгородцами и надолго попали в сферу влияния Великого Новгорода. Растекаясь по рекам и озёрам, осваивая великий водный путь «из варяг в греки» они строили здесь свои торговые города, ставили церковные погосты, обустраивали волоки, рубили новые деревни в глухих и необжитых местах и, естественно, давали им свои названия. Особенно интенсивно этот процесс шёл в период христианизации края.

На волоках и берегах рек появилось немало каменных крестов, а на древних культовых камнях с высеченными на них языческими знаками вырубались христианские кресты.

Позже, уже после отмены крепостного права в 1861г. и проведения Столыпинской реформы, в этом районе появились десятки новых населённых пунктов-хуторов, починков, мыз, усадеб, и большинство из них, естественно, с русскими названиями.

Что же удивительного в том, что в районе реки Волкоты и на всём северо-западе Андреапольского края преобладают новгородские и псковские, т.е. славянские и чисто русские названия?

В. Даль считал, что новгородские и псковские говоры – одни из самых древних, восходящих к нашим предкам, что именно в них больше всего сохранилось старинных русских слов. И самых чистых – меньше смешанных с языками других народов: «Губерния Псковская (а северо-западная часть нынешнего Андреапольского района в те времена входила в состав Псковской губ. – А.П.), - писал он в предисловии с своему словарю, - далеко не представляет той пестроты смешения наречий, как Тверская». И к числу городов, говорящих на «чистом наречии» Новгорода и Пскова он причислял и Холм, и Торжок, и Осташков, т.е. район Верхней Волги и Верхнего Подвинья.

Первопоселенцы этих мест, не мудрствуя лукаво, часто называли свои деревеньки в зависимости от того, что видели вокруг: рельефа местности (Горица, Заноги, Болотово, Лучане), строения почвы (Песчаха), растительности (Ольховец, Подберезье, Заборовье),характера течения реки (Стеклино, Быстри, Торопово), занятий населения (Отолово, Боталы), особенностей древних водных путей (Волок, Волкота), земледелия (Гари, Курово), типов поселения (Мыза, Новинки, Выползово), животного мира (Бобровая Лука, Бобровец, Мольгино). Много на карте и более поздних церковных названий (Ордоникольское, Владимирское, Покровское) и , конечно, деревень , чьи названия произошли от имён и прозвищ первопоселенцев (Аксёново, Жуково, Андроново, Антоново).

Но если расшифровка многих из этих названий не представляет большого труда, то смысл некоторых из них остаётся для нас загадкой, потому что утеряно, забыто или исчезло из нашего языка первоначальное значение этих слов.

Вот, например, слово – уста. Вместо него сейчас мы употребляем слово губы, а в средние века на Руси это слово упоминалось в значении устье. Не знаем мы, что такое багно, а это нынешнее слово – болото. Да и славянские слова десна (правый) и шуя (левый) у нас тоже забылись. А кто вспомнит, что раньше у новгородцев слово бенёк – означало обычные вилы, которыми убирали сено? Слово мох мы знаем – это лишайник, растущий на влажных местах. Но в древнерусском языке мох – это болото. Посмотрите сколько этих мхов на карте Тверской области – Мох Журавельник, Мох Морошный, Мох Отока, Мох Чистяк, Мох Пальцо и просто бесчисленные Мхи. Болота во многих местах уже давно осушены, а название Мох – осталось. А что такое веретьё и что такое наволок, наговье?

Мы зачастую не знаем значения этих слов, а вот во времена В. Даля знали. Так что наш интерес к словарю Даля и намерение использовать его как один из источников для «расшифровки» географических названий – были не такими уж утопическими и далёкими от здравого смысла. А потом разве не интересно докопаться до истинного значения слов языка, на котором некогда говорил сам легендарный вождь кривичей – Крива, приведший в середине I тыс. н. э. одно из славянских племён в эти места?

Если же одного словаря В. Даля было недостаточно, мы обращались и к другим авторитетным топонимическим источникам, в частности к «Словарю народных географических терминов» Э. Мурзаева и др. Но в каждом из них мы снова и снова видели ссылки на знаменитый словарь Даля, который давно уже стал для учёных одним из авторитетных топонимических источников.

*      *      *

Это окончательно убедило нашего Сержанта в серьёзности наших намерений:

- Ну, если уж учёные ссылаются на Даля, тогда конечно …

Так к рубрике «Болдинская осень Димы Попова» в этой книге прибавилась ещё одна – «Со словарём В.И. Даля в рюкзаке». В ней в стихотворной форме мы попытались «оживить» топонимику и рассказать читателям о наших лингвистических изысканиях, находках и предположениях, часто в забавной, шутливой, а иногда и иронической манере с объяснениями смысла старых слов с помощью словаря В. Даля.

Эти стихи мы окрестили краеведческими, познавательными в отличие от лирических стихов нашего тверского Соловья.

Окончательный приговор вынес Сержант, когда ознакомился с первым нашим краеведческим опусом:

- Не знаю как насчёт стихотворной формы, но старик Даль был бы доволен.

< Предыдущая глава   К оглавлению   Следующая глава >

1 Фёдор Фёдорович Литке (1797 — 1882) — известный русский мореплаватель и географ, участник кругосветного путешествия 1817 — 1819гг. под руководством адмирала В.М. Головнина, исследователь Северного Ледовитого океана, начальник кругосветной экспедиции на шлюпе «Сенявин» (1826-1829) и, как и В. Даль, один из организаторов и руководителей Русского императорского географического общества.  Вернуться к тексту

2 Мачина — стог сена.  Вернуться к тексту