Дорога к истоку
Озёрный край
нашей стране немало красивых и благодатных уголков, по своей прелести и девственности не уступающих экзотическим заморским красотам. Наверное, у каждого из нас в жизни есть такой знакомый с детства тихий уголок, где ты впервые научился плавать, ловить рыбу, вытаскивать скользких раков из-под камней в маленькой речушке, сидеть у костра на берегу озера. Для меня таким сказочным местом на всю жизнь останется небольшой кусочек Тверской земли в верховьях Волги и Западной Двины. Но не огромный и шумный Селигер и Верхневолжские озера, дающие начало нашей матушке-Волге, а протянувшийся к западу от них всхолмленный болотистый и озерный край.
Такое впечатление, что когда-то очень давно по этой нехоженой земле прошелся невиданный великан с огромным лукошком, разбросав из него по болотам пригоршнями, словно изумрудные камни, десятки и сотни маленьких и больших озёр и озерков, нанизав их, как бусинки, на голубые прожилки бесчисленных рек и проток.
Этот край, расположенный на стыке границ Новгородской, Псковской и Тверской областей, издавна считался «медвежьим углом», сюда и добраться-то можно было только летом и зимой, а весной и ’в осеннюю распутицу лишь верхом на лошади да на лодке-долбленке.
Первое, что поражает, когда попадаешь в эти места, - удивительная, какая-то неземная тишина. Ухо глохнет от тишины этих огромных сосновых боров, тянущихся на многие километры по берегам рек и озер, от чистого бездонного неба, в котором где-то высоко-высоко описывает свои хищные петли орлан - белохвост, высматривая свысока свою добычу, от тихой хлади воды на озерах, которая в безветренную погоду замирает, словно накрытая огромным куском прозрачного стекла.
Здесь не слышатся человеческие голоса, потому что давно уже обезлюдели деревни, заросли березняком и кустарником бывшие пахотные поля.
Но если вслушаться в эту гулкую тишину, привыкнуть к ней, то можно различить и трепетный шелест листочков в соседней ольховой роще, и тихое бормотание тростника, шепот волн на озере, и далекие раскаты грома над притихшим лесом, звон колокольчика соседской коровы, гортанный крик чаек и приглушенный звон ручейков, сочащихся с соседнего бугорка.
Озерный край – это море воды. Она здесь не только в речках, озерах и болотах, она окружает тебя со всех сторон: хлюпает под ногами, сочится между корнями деревьев, низвергается на тебя сверху холодными хрустальными струйками.
Когда идешь по дну лощины, то попадаешь в пелену невесть откуда взявшегося дождя. Поднимешь голову, а на небе ни облачка. Это земля сочится, не в силах удержать в своих недрах клокочущий и бурлящий поток родниковой воды. Как будто где-то там внизу под землей находится огромная купель, которая, наполняясь до краев, выплескивает свою энергию в бесчисленные родники, речки и болота.
Люди давно подметили характерную особенность здешних мест: эта небольшая и не такая уж высокая гряда Валдайских гор давала начало десяткам, а может быть и сотням больших и малых речек и рек, и, среди них таким, которые ныне составляют гордость России – Днепру, Волге и Зап. Двине. В Повести временных лет – древнейшей русской летописи – этот уголок русской земли назван Оковским лесом – лесом воды, лесом истоков, где зарождаются большие и малые русские реки.
Верховья Зап. Двины и Волги как раз и находятся в самой сердцевине этого летописного леса. Раньше горы, откуда стекали реки, называли Алаунскими, сейчас – это отроги Валдайской возвышенности. Слово «горы» как-то непривычно звучит применительно к этим лесистым и болотистым местам. По Валдайским горам не надо, как на Кавказе, взбираться с ледорубом, и нет здесь ни ледниковых вершин, ни горных перевалов. Это обширная всхолмленная равнина с верховыми болотами на плоских «вершинах», каскадом спускающихся по обе стороны гигантской природной пирамиды.
С ее вершины реки могут скатываться в разные стороны. Здесь каждая лощина, каждый холмик могут определить направление течения любого ручейка. Тут можно подняться на ближайший холм и наслаждаться увиденным зрелищем – слева от тебя у подножия холма река течет на север, а справа, наоборот, в противоположную сторону.
В этих местах проходит знаменитый валдайский водораздел, разделяющий реки разных бассейнов. Но Оковский лес не только разделял, но вместе с тем и объединял эти реки в единую водную систему, в единый водный путь, который, начиная со второго тысячелетия н.э. стал поистине Великим торговым путем «из варяг в греки». Верховья рек здесь так близко подходили друг к другу, что первым землепроходцам и торговым людям не составляло труда найти сухопутные волоки и перетаскивать по ним свои ладьи из одних рек в другие. Вот почему здесь так много деревень с названием Волок, да и приток Зап. Двины тоже называется Волкотой.
Историей была уготована особая роль этого края, находящегося на перекрестке торговых путей и интересов различных племен, народов и государств. Здесь рождалась и мужала русская народность, формировался единый русский язык, закладывались основы русской государственности.
Район Верхнего Подвинья долгое время был пограничным, немало войн прокатилось по этой земле. Да и сам край нередко переходил из одних рук в другие. В разное время эти земли видели и немцев, и поляков, и литовцев. За обладание ими соперничали и Ржев, и Тверь, и Великий Новгород, и Москва. Многие деревни по рекам и озерам разорялись, уничтожались и сжигались. Но потом снова, как птица Феникс, возрождались из пепла.
Немало жителей окрестных деревень находило защиту в глухих местах, переживая здесь нашествия врагов, губительные войны и набеги грабительских шаек.
Озерный край – это настоящий археологический заповедник под открытым небом: по берегам рек и озер вереницами тянутся славянские курганы, селища, городища, жальники. Древняя земля хранит много тайн и загадок, которые еще ждут своих первооткрывателей. Каждый год местные жители находят на своих огородах старые монеты и нательные иконки, черепки от глиняных горшков, наконечники стрел, а то и бронзовые топоры. Здесь, кажется, сама история стучится в пятистенки бревенчатых изб.
Каждый, кто побывает в этих местах, будет очарован его тихой, скупой и задумчивой природой. Что можно увидеть в этих местах?
Тихие речки с белыми кувшинками, лесные озера с зарослями тростника, бобровые плотины и хатки по берегам, буйный ход уклейки в соседней речке, вмиг ставшей серебряной от блестящей чешуи, грозовые сполохи над темным лесом, радугу над древним погостом, красный круг солнца, медленно закатывающегося за горизонт, светлый серп луны, выглянувшей из-за тучи, бледное мерцание рыбацкого костерка на том берегу…
Здесь даже воздух какой-то другой, необычный. Он пахнет шишками, прошлогодней листвой, грибами, ягодами и луговыми травами, а еще – сеном, и парным молоком от коров, бредущих на вечернюю дойку, и сладким дымком от только что затопленной бани…
Но в этом удивительно красивом и тихом уголке Тверского края можно увидеть и другое: покинутые жителями деревни, заросшие лесом поля и пашни, разрушенные животноводческие фермы, заколоченные магазины и закрытые за отсутствием детей школы.
Я уже давно живу в этом удивительном крае, когда, почти 20 лет назад, побывал здесь с экспедицией на истоке Зап. Двины и приобрел в деревне Жуково старую бесхозную почту на берегу озера Бойно.
С тех пор мы с друзьями исходили пешком или на байдарках почти весь этот озерный край. Побывали на озерах и в деревнях, познакомились со многими жителями, их нуждами и заботами. Да и сами мы теперь, кажется, здесь тоже стали своими.
Вот из таких путешествий, совершенных совсем недавно или несколько лет назад, и сложилась эта книга. У нее есть подзаголовок – «записки краеведа». Потому что, эти очерки - не рассказ о прогулочных походах по рекам и озерам края и не о приятном отдыхе на лоне природы. Это – знакомство с краем, его историей, с первыми исследователями этих мест, со многими загадками и тайнами , которые хранит эта древняя земля, с историей краеведения. Как сказал один наш известный путешественник: «если ты просто отдыхаешь на этой земле, то ты дачник, а если ты пытаешься ее понять и исследовать, то ты – открыватель».
Основное место в книге занимает очерк о путешествии на исток реки Волкоты – маленькой лесной речки, правом притоке Зап. Двины. Поиски нам дались непросто – в течение нескольких лет мы исследовали этот район, изрядно покопавшись в архивах и библиотеках. Волкота – маленькая речка, и поэтому обделена исследованиями и публикациями. Но значение её велико. Если, как утверждают, короля делает свита, то большую реку делают малые, такие как река Волкота. И нам не должна быть безразлична судьба этих маленьких речек, многие из которых в недалеком прошлом были обезображены бездумной мелиорацией, обмелели и превратились в сточные канавы.
По берегам Волкоты в прежние времена стояли десятки деревень, хуторов, мыз и усадеб. И каждое имела свое название. Многие деревни исчезли, исчезают и их названия, Хоть впору открывать музеи исчезнувших деревень и выпускать о них книгу исторической памяти, как о неизвестных солдатах, погибших в Великую Отечественную войну. А ведь названия – это тоже своеобразные памятники культуры, как книги, картины, архитектурные сооружения.
Поэтому еще одной целью нашего похода было найти хотя бы остатки этих деревень и попытаться проникнуть в смысл их названий, который уже давно забылся и покрылся пылью далеких времен.
Заняться топонимикой побудил меня «Толковый словарь» Даля, доставшийся мне в наследство от моего отца – краеведа. Я с детства любил копаться в его страницах, выписывая какие-то странные, непонятные и поэтому такие таинственные слова: выползина, рагоза, стрыч, отол, учуг…
Конечно, разгадать названия деревень с помощью одного, хотя и такого интересного, словаря В. Даля - задача дерзкая, а, может быть, и непосильная. Но удивительно увлекательная и романтичная. Ведь учёные-топонимисты в основном имели дело с письменными (летописными или литературными источниками), а мы могли воочию на месте убедиться – как метко и точно называли первопоселенцы свои деревни, исходя из местного рельефа или конфигурации реки. И когда получалась – мы были на седьмом небе.
Озерный край – это край тайн и исторических загадок. Здесь много курганов, селищ и городищ, здесь проходил знаменитый «серегерский путь», где-то тут должен находиться и легендарный Игнач-крест, о котором я уже писал в своей книге «В поисках Дивьего камня».
Где-то здесь, в районе д. Жуково, где я живу, находился средневековый город Буец, который вот уже более 150 лет никак не могут отыскать наши историки и археологи.
Я – не археолог и не историк, а всего лишь журналист и краевед, но когда ты из окна своего дома каждый день видишь развалины старого погоста, который упоминается в древних книгах и летописях как центр Новгородской Буецкой волости, а вокруг простираются земли, озёра и деревни, которые входили в эту самую волость и существуют до сих пор, - так и хочется взяться за перо. «Где находится летописный Буец?» - это наше своеобразное краеведческое расследование и второй очерк, вошедший в эту книгу.
Поисками таинственных камней со знаками мы занимаемся уже много лет, их до сих пор находят не только в Тверской области, но и в соседних областях – Псковской, Новгородской, а так же в Белоруссии и Прибалтике. С тех пор как мы заинтересовались этими памятниками прошлого, прошло много лет. Если раньше – это был удел краеведов-одиночек, то теперь изучением этих памятников стали заниматься многие ученые. Очерк «Камень в лесу» - это итог наших многолетних исследований этих удивительных каменных свидетелей истории.
Конечно, путешествия по озерному краю, - это не только изучение старины, поиски истока или занятие топонимикой, это – встречи с людьми, беседы с местными жителями, учителями, рыбаками, работниками сельских советов, библиотекарями, это знакомство с современной тверской деревней, её жизнью и непростой судьбой. Нам постоянно, на всем протяжении пути разные люди задавали один и тот же вопрос: «А что же будет с деревней? И есть ли у неё будущее?» И мы как смогли, тоже пытались ответить на этот вопрос.
Озерный край – это только одна небольшая точка на огромной карте России. Но где бы я ни был и куда бы снова ни занесла меня жизнь, я всегда буду вспоминать этот лесной и болотистый край с бескрайними озерами, реками и лугами, с обнищавшими и обезлюдевшими деревнями, старыми сельскими кладбищами и … разноцветную, наполненную покоем и надеждой, радостную радугу, взметнувшуюся над крестами древнего Жуковского погоста…
Этот край для меня – не безымянная точка на географической карте России.
Этот край – моя вторая Родина, которая навсегда останется в моём сердце.
Волкота как крылатая птица
Краеведческое путешествие на исток реки Волкоты
первые я побывал на реке Волкоте лет пятнадцать назад, когда наше экспедиция изучала верховье Зап. Двины. Мы шли тогда пешком от города Андреаполя к пос. Охват по правому берегу Двины. И к исходу дня вышли на Мартынов Рог: так назывался поросший соснами мысок у самого впадения реки Волкоты в озеро Охват. Дорогу нам перегородил огромный залив, поросший травой и осокой. И, собственно говоря, было не понятно, где тут река Волкота, а где озеро Охват. Волкота широким рукавом вливалась здесь в озеро, образуя огромный залив, окаймленный на горизонте далёким лесом. И чистая вода Волкоты долго еще светлым пятном плыла по озеру, не смешиваясь с бурой торфяной охватской водой.
Перейти этот залив было невозможно, и мы двинулись от Мартынова Рога вверх по Волкоте, чтобы наконец – то выйти на её узкое русло и перейти реку вброд.
На следующий день мы вышли, наконец, к деревне Волкота. Если говорить точнее, деревни уже не было – от неё остались кое-где кирпичные остовы печных труб и заросшие крапивой фундаменты некогда стоявших здесь изб. Но была видна ещё деревенская улица с вереницей развесистых лип и тропинка, сбегающая вниз к реке, туда, где был брод на другую сторону Волкоты.
Вот такой она нам и запомнилась: стремительная, быстрая с чистой родниковой водой, русло которой уходило куда – то вдаль и скрывалось в зарослях леса на горизонте. Таинственная, чистая, девственная река. Она загадочно шелестела в зарослях высокой травы, а на дне её резвились солнечные зайчики, и желтые облачки песчинок, потревоженных нашими ногами, уносились куда – то в даль веселыми хороводами.
- Ну и красотища, - вырвалось у кого-то из нас.
- Интересно знать, где она начинается?
Вот тогда я дал себе слово – обязательно вернуться сюда снова и совершить путешествие по этой сказочной реке – не пешком, а по воде, чтобы пройти её всю – от устья до истока и отыскать тот самый загадочный родничок, в котором и хранилась тайна рождения реки.
Прошло много лет, прежде чем я снова попал на Волкоту.
Старая почта. «Деревня моя, золотые осинки»
Этот дом мне помог приобрести тогдашний секретарь Андреапольского райкома партии Н.Соловьёв. Когда мы зимним днём прибыли в деревню, уже смеркалось. Слева от дороги машина затормозила, и перед нами вырос силуэт большого темного дома.
- Ну, вот и приехали,- сказал Соловьёв.
Мы открыли скрипучую дверь и оказались внутри. Да, почта, видимо, давно не работала, и внутри в ней царил полный разгром, как будто кто-то хотел разобрать её на дрова: стены ободраны, в потолке зияла дыра от разобранной печки, на полу валялись горы штукатурки и битого стекла. А сверху, с потолка, словно в пыточной комнате, свисали петли от оборванных электрических проводов.
- Ну как?- неуверенно посмотрел на меня Соловьёв.
Я толкнул дверь наружу, чтобы скорее вырваться из этого бедлама и сказать свое «нет», но застыл на крыльце, увидев огромное белое поле, которое все переливалось в лучах только что вышедшей из-за туч луны.
- Что это? - изумленно спросил я.
- А это озеро Бойно, оно уже замерзло. Можно рыбу ловить. Ну, так как?
И я, только что в избе решивший отказаться от этого заброшенного казённого дома, взглянув на озеро, неожиданно изрек:
- Подойдет, конечно, подойдет.
Радуга над деревней Жуково
Так я стал владельцем старой почты в д. Жуково, приобретя её за бесценок, как на дрова, у андреапольского почтового ведомства.
Изба была самая крайняя в деревне и стояла на берегу великолепного озера Бойно. С крыльца озеро было как на ладошке в окружении леса и кустарника, на другом берегу чернели остатки домов бывшей деревеньки Пузаново. А с другой стороны крыльца сквозь деревья блестела поверхность другого озера – Бакановского, и дом как бы находился на полуострове, омываемый озерами и маленькой протокой между ними.
Изба оказалась исторической. Во всяком случае, так утверждал местный краевед – учитель Торопацкой школы Валерий Константинович Разживин. Он жил в соседнем посёлке Торопаца, в доме, который стоял совсем рядом с небольшой часовенкой с колодцем. Отсюда берет начало еще один крупный приток Зап. Двины – река Торопа.
Однажды Валерий Константинович привёз ко мне в Жуково две потрёпанные и нечёткие копии со старинных фотографий. На них был изображён какой-то большой неизвестный мне дом.
- Узнаёте?
Я пожал плечами.
- Так это же ваш дом. Только раньше он находился в соседней деревне Подберезье и принадлежал зажиточному эстонцу по фамилии Таск.
Я смотрел на старую, потемневшую от времени фотографию и не узнавал на ней своего дома. Эстонский особняк выглядел солиднее, великолепнее и богаче, чем отслужившая все свои сроки почта. Наверху, на самой крыше эстонского дома изящно примостилась мансарда в три окна, которой не было на почте. Да и весь дом Таска казался длиннее, вместительнее. У почты с этой стороны было всего три окна, а у эстонского дома четыре с изящными и нарядными ставнями. Но вот деревянный забор со штакетниками и крыльцо, перевитое хмелем, немного походили на детали почтового дома. Когда я только что приобрел этот дом и вступил на крылечко, оно предательски зашаталось и заскрипело – настолько было ветхим. Наш сосед Вася, видя, как я мучаюсь, приводя его в порядок, посоветовал:
- А зачем оно тебе? – снеси и сделай еще одно окно: и то толку будет больше.
Но мне почему-то не хотелось этого делать. Ведь кто-то же жил в этом доме до меня, кто-то его строил, и мне казалось, что надо все оставить так, как было раньше. Его бывшие хозяева хотели, чтобы дом был красивым, уютным, чтобы в нём удобно было жить многодетной эстонской семье. Ну, снесу я это ветхое крылечко – и дом превратится в обычный сарай, каких и так немало построено на Руси.
И я решил сохранить это уютное крылечко, и сам смастерил на окна ставни, примерно такие же, какие были на доме Таска.
На ветхой фотографии смутно просматривались фигуры женщин, сидящих на крылечке, и силуэт мужчины в картузе за забором. Не сам ли это хозяин? Или его сын?
Мне захотелось побольше узнать о первых обитателях этого дома, их жизни и судьбе. И я написал письмо андреапольскому краеведу А. Соламесу, эстонцу, который недавно издал книгу «Из истории Российского государства и месте в нём эстонского народа» (2007). Антон Александрович живёт в Андреаполе и изучает историю эстонских родов, в конце ХIХ в. переселившихся из Эстонии в Россию и осевших на территории нынешнего Андреапольского района.
Вот, что он мне сообщил: «Вы действительно живёте в доме Петра Андреевича Таска – моего дедушки по линии матери. Прадедушка Андрей – по-русски, а по-эстонски – Индриг (Hendrik). Индриг приехал в Россию в д. Подберезье в январе 1877 года. У него было 4 сына и 4 дочери. Долгое время отец и два его сына жили в одном доме, который состоял из двух частей, разделённых коридором. Этот дом не сохранился. Индриг умер где-то в году 1915.
Наш деревенский дом — старая почта в д. Жуково (по рассказам старожилов — бывший дом эстонца Петра Таска, перевезённый в Жуково из д. Подберезье(фотография дома Таска не сохранилась)
Пётр был участником Первой мировой войны, демобилизован досрочно – заболел туберкулезом… В 1923 году стал строить новый дом и осенью окончил строительство. Известно, что он поздней осенью крыл крышу на холодном ветру. Очевидно, простудился, болезнь активизировалась. В 1924 году умер и был похоронен на Ишутинском лютеранском кладбище, которое находится на южном берегу оз. Бросно. Через некоторое время дом был брошен женой Петра – Лилией Даниловной Янтер, и она переселилась с детьми на попечение родственников… Этот дом был перевезён в Жуково. После перестройки в нем была школа, потом – почта. В настоящее время в живых из 14 детей осталась одна его дочь – Елена Петровна 97 лет. Она блокадница Ленинграда, слаба, но в ясной памяти. Я часто прибегаю к её памяти о прошлом… Мне интересно с вами встретиться и побывать внутри дома дедушки Петра Таска. Я в нём никогда не был».
Позже, когда книга была уже закончена, я встретился в Андреаполе с А. Соламесом.
- А знаете, - сказал он мне, - я вас немного разочарую. Оказывается, произошла ошибка. На имеющейся у вас фотографии изображён дом не Петра Таска из Подберезья (его фотография не сохранилась), а дом его брата – Югана Таска, который стоял в д. Ишутино и был разрушен в 1920-х гг. А дом Петра действительно был перевезён в Жуково, и в нём впоследствии разместили почту.
Но я не стал исключать фотографию ишутинского дома Югана: пусть это и не тот дом, но он тоже исторический и даёт представление о том, как жили эстонцы в Андреапольском крае накануне революции.
Вокруг озёр Бойно, Бросно, Тюковское было немало эстонских хуторов. Хуторяне были людьми работящими, имели большие семьи (10-15 детей), и поэтому быстро обустроились на новом месте. Они пахали землю, сеяли, развивали животноводство. У многих были свои пруды, где разводился карп. Эстонцам принадлежали рыболовные тони на местных озерах - у деревень Жуково, Литвиново, Пузаново. К рыбной ловле они подходили по-хозяйски – чистили дно озёр, углубляли протоки, выращивали мальков и зарыбляли ими окрестные озёра. А владельцу хутора Морозово, что вблизи озера Бойно, как считает А. Соламес, мы обязаны появлением в озере так называемой жуковской селявы (селёдки), на хуторе выращивали мальков и вёдрами носили в Бойно.
А это дом брата Петра — Югана Таска в д. Ишутино. Фото начала XX в.
Эстонцы к началу ХХ в. настолько обжились в здешних местах, что для них в г. Торопце построили лютеранскую кирху, открыли эстонскую школу-гимназию, куда везли на учёбу детей-эстонцев со всей округи, действовал свой драматический кружок. А вокруг озёр Бойно и Бросно проводились спортивные соревнования – марафонские забеги бегуна «на спор» с всадником на лошади – кто кого перебежит. Маршрут проходил аккурат мимо моего нынешнего дома в Жуково через Подберезье вокруг озера. Как рассказывает А. Соламес в своей книге, в одном из таких забегов победил сын Петра Таска – кузнец Александр, обладавший большой физической силой и выносливостью. Лошадь настолько была изнурена борьбой с человеком-бегуном, что всадник был вынужден прекратить скачку. Александр прожил большую жизнь и умер в 1992г., когда ему было 88 лет.
Судьба эстонских хуторян, как, впрочем, и русских крестьян, была трагична – по ним и по их хозяйствам после 1917г. историческим катком прошлись революция, коллективизация, раскулачивание, начисто уничтожив нажитые тяжёлым трудом хозяйства и разметав по свету многодетные эстонские семьи. Большинство из них были объявлены «кулаками», «врагами народа», репрессированы, сосланы, расстреляны. А многочисленные хутора вокруг озёр разорены и исчезли, зарастая лесом и бурьяном. Ну, а такие оставшиеся без хозяев строения, как дом Таска, были разобраны и перевезены в другие места, чтобы послужить новым социалистическим хозяевам. Строили раньше хорошо и добротно, так что многие из старых «раскулаченных» домов, как и наша старая почта, стоят и доныне и ещё простоят, надеюсь, не один год.
Если сказать честно, то старая жуковская почта мало похожа на роскошный деревенский особняк эстонца Таска. Это видно из помещенных в книге фотографий. Если уж что их и роднит, то это брёвна, из которых был построен эстонский дом. Вот их-то, наверное, и перевезли из Подберезья. А сама постройка сугубо советская, административная. Впрочем, именно этим она и отличается ото всех других Жуковских деревенских изб.
В крестьянских избах потолки низкие и окошки маленькие, чтобы тепло сохранялось, а печки огромные, занимающие чуть ли не пол-дома. А на моей почте до потолка и рукой не дотянешься – свыше трёх метров, да и окна, пожалуй, не меньше, чем в «особняке» у Таска. А вот знаменитой русской печки нет. Зато есть два обтянутых жестью столба, подпирающих потолок с топкой внизу. Такие печи и сейчас стоят во многих сельсоветах, клубах и библиотеках. Тепло они держат неплохо, но вот для приготовления пищи совсем непригодны. На первых порах, пока я обзавелся газовыми баллонами, приходилось с опаской всовывать в огненное жерло чайник и сковородку с картошкой – и не зевать, чтобы всё это не сгорело в огненном чреве.
Соседи говорят: - «Да сломай ты эти печные чудовища, сложи голландки». А мне не хочется – пусть всё остаётся так, как было 50 и 60 лет назад. Ведь через почту за это время прошла, наверное, не одна тысяча односельчан. Здесь был междугородний телефон и переговорный пункт, принимали и отправляли посылки, получали денежные переводы, отправляли письма, получали газеты. Отсюда с толстыми сумками за плечами отправлялись месить грязь почтальоны по окрестным деревням. Здесь назначали свидания, влюбленные вырезали на перилах крыльца имена своих девушек: Маша, Нина, Света.
Когда мы с моим внуком Димой красили перила крыльца, он натолкнулся на вырезанные перочинным ножиком слова: Вася + Нина = любовь.
- Закрасить? – спросил он?
- Нет, давай оставим для памяти.
Мы облазили весь чердак и обнаружили массу бесхозных вещей – старых почтовых ящиков, дырявых сумок почтальонов, телефонных трубок, почему–то неотправленных писем, пожелтевших квитанций от денежных переводов. И это тоже решили сохранить: повесили на калитку старый видавший виды синий почтовый ящик с гербом теперь уже несуществующего государства – Советского Союза, водрузили на деревянный столбик тяжелые чугунные весы, на которых, наверное, взвешивали посылки, а на нашу входную дверь Дима торжественно прибил найденную в чулане табличку с расписанием работы почты – с 9 до 18 часов, обед с 12 – 13.
Так дух старого эстонца Таска смешался в нашем доме с запахами деревенского почтового ведомства середины 1950–х годов.
И рано этот дом ещё сдавать на дрова.
Прямо напротив моего дома находится старый деревенский погост. Когда он основан – никто не знает, да и кирпичной церкви, построенной ещё в позапрошлом веке – тоже уже нет: после Великой Отечественной войны её разобрали на печи, да кирпичные фундаменты. От старого погоста остались только вековые деревья да изгородь, сложенная из обросших мхом камней – валунов. Погоста уже нет, а кладбище осталось, и в местный престольный праздник – Обретов день сюда съезжаются многие окрестные жители, чьи родственники похоронены на этом кладбище.
Каждый раз, когда я приезжаю в деревню, спрашиваю:
- Ну, как – все живы – здоровы?
И получаю в ответ:
- Да нет, вот весной похоронили Галю и Алексея (продавщица местного магазина и её муж). А совсем недавно Володю, ну, который тебе в прошлом году забор ставил…
И так каждый год.
Деревня хиреет, а кладбище растёт. Скоро дойдёт и до самой дороги…
- А как дойдёт, – философски заметил один мой знакомый старик, - так и деревне капут.
Деревня Жуково, как и многие деревни вокруг, тоже приходит в упадок. Село стареет, люди умирают, а молодежь уезжает в города. Совсем недавно это был центр сельского совета. Но вот перевели его в соседние Студеницы, и закрыли почту, клуб, медпункт, магазин, разваливается и само здание бывшего сельского совета. А ещё раньше здесь были и школа и пекарня. Школу перевели в соседнюю деревню Студеницы, а теперь и её закрыли из-за отсутствия учеников.
Сама же деревня – старинная, с богатой историей, где-то здесь несколько столетий назад находился средневековый новгородский городок Буец и проходили древние водные торговые пути. Ведь отсюда рукой подать и до озера Бросно, и до Западной Двины, и до Торопы, и до таинственной лесной речки Волкоты, куда мы уже давно мечтали попасть.
Этот дом и эта маленькая тверская деревня Жуково давно уже стали для нас вторым домом, а для Димы, который провел здесь всё своё детство, настоящей школой жизни. Здесь он научился любить природу, здесь впервые посетила его поэтическая муза…
* * *
Вот из этого старого дома мы и решили отправиться на поиски истока р. Волкоты. Там, в тесном чулане нас уже давно дожидались две видавшие виды старые байдарки с боевыми ветеранскими наклейками на иссечённых заплатками боках.
Четверо в лодках. Не считая Маруськи
Вообще для любого путешествия важно не только добротное снаряжение – лодки, палатки, рюкзаки, а и состав участников. У нас походный коллектив формировался по родственному принципу. Что, как оказалось впоследствии, иногда давало о себе знать. Впрочем, мы уже давно путешествуем по здешним местам в таком составе и уже притёрлись друг к другу.
Нашего руководителя мы не выбирали. Он на первом же собрании заявил:
- Командовать парадом буду я, - и сквозь свои очки с чувством явного превосходства посмотрел на притихших участников похода.
- А почему ты? - пытался робко возразить Дима.
Сергей не ожидал такой дерзости.
- Ну, если кто из вас в одиночку может собрать байдарку, тогда с удовольствием сложу с себя полномочия.
Странное дело, но никто не хотел собирать байдарку в одиночку, и команда смиренно подчинилась воле командора.
Байдарки мы собирали на берегу озера Бойно
Да и с самого начала было ясно: никто другой, кроме Сергея, эту должность не потянет. В отличие от остальных участников-гуманитариев, которые любили получать от походов эстетическое удовольствие и совсем не жаждали собирать и клеить байдарки, ставить заплаты на палатки и надувные матрацы, Сергей был типичный технарь-инженер, конструктор одного из московских авиастроительных предприятий, к тому же заядлый байдарочник, с большим опытом водных походов. Он умел делать все: клеить байдарки, ставить палатки, перетаскивать байдарки через плотины и заколы и, что оказалось крайне важным, без всяких споров ходить с рюкзаком в деревенские магазины за продуктами иногда за десятки километров. Но, пожалуй, самым ценным его качеством, которое сразу все оценили – Сергей, когда был в армии, научился, а главное полюбил, чистить картошку и мыть посуду. Да и управлять людьми он тоже умел – как-никак дослужился до старшего лейтенанта не каких-нибудь, а ракетных войск. Сейчас, конечно, в запасе, и все командирские замашки он отрабатывает на нас, которые в армии никогда не служили по возрасту – кто по малому, а кто уже и по слишком большому. Особенно эти замашки проявлялись у него по утрам, когда он сам отходил ото сна, вылезал из палатки и противным хорошо поставленным командирским голосом отдавал так всеми нами нелюбимую команду: «Подъем!» Как будто мы в армии на срочной службе, а не в обычном туристском путешествии.
Сэр-Жант, в просторечии именуемый Сержантом — основная руководящая и направляющая сила нашего путешествия. Он же Помогайло, он же — погоняйло
Вот за этот противный, как иерехонская труба, голос мы и понизили его в звании и дали прозвище Сержант, но, дабы он не обиделся на нас, почтительно возвысили Сергея до уровня Сэра-Жанта, а иногда и стали называть просто Сэром или Жантом.
Но если серьезно, то у Сержанта было много положительных качеств: он по роду службы был знаком с метрологией, определением высот местности, спутниковой связью и т.д. Все помещенные в этой книге спутниковые карты по нашему маршруту, - это дело рук его и его сына Егора.
Егор, пожалуй, самая колоритная фигура изо всей нашей группы. Большую часть похода он провёл в лодке, на берегу – на складном стульчике с ноутбуком на коленях. С этим ноутбуком он не расставался во время всего похода. Он не только брал его с собой, когда мы отправлялись в лес за грибами или за ягодами, но и даже спал с ним в палатке.
Однажды все мы с наслаждением наблюдали такую картину: Егор спал в палатке, развалившись на надувном матрасе в наушниках и в спящем виде твёрдо держал в руке «мышку» от лежащего рядом любимого им ноутбука.
Вообще Егора – студента авиационного института, тоже, наверное, можно было отнести к категории технарей. Но если Сержант свои познания и опыт щедро дарил всем нам, то Егор предпочёл пользоваться благами цивилизации индивидуально. В его распоряжении была подзорная труба, в которую он рассматривал редкие в тех местах рыбацкие лодки и даже сообщал нам об их улове, и цифровой фотоаппарат, с помощью которого было сделано большинство фотографий для этой книги. На озере Бросно он часами сидел на берегу в ожидании появления бросненского чудовища или, запрокинув голову, снимал с помощью телеобъектива чаек или уток, в изобилии водившихся в этих местах. А на озере Бросно попытался соединить фотоаппарат с подзорной трубой, чтобы рассмотреть на том берегу корягу, похожую на голову какого-то чудовища.
А ещё у Егора была одна положительная черта, которой были начисто лишены другие члены группы: он патологически любил чистоту, и никому не позволял мыть свою миску после трапезы. Любовь к чистоте была у Егора в крови: он требовал, чтобы никто не ел и не пил из его миски и кружки, и не дай бог, если кто-то передал ему кусок хлеба своими руками. Этот кусок тотчас же отправлялся в миску к собаке Маруське.
Егор жил какой-то своей индивидуальной жизнью, хотя и был незаменим в экстренных ситуациях. Все наши байдарки и поклажу через волоки, мостки и заколы Сержант перетаскивал именно с Егором: тут ему не было равных.
В походе, как правило, всем даются прозвища. Не избежал этого и Егор. Дима, который любил придумывать для всех прозвища, почему-то назвал его Нагом. Нет, не из-за злой очковой змеи из рассказа Р. Киплинга о мангусте, а совсем по другой причине. Однажды, наблюдая, как Егор сидит в отдалении на пеньке и играет в игры с компьютером, Дима задумчиво произнёс: «И горд и наг»,- вспомнив цитату из А.С. Пушкина.
Первая часть фразы как-то отпала, а вторая почему-то напрочь прилипла к Егору. Так он стал Нагом..
Но и Наг не остался в долгу. Уже потом, в походе, увидев, как Дима по вечерам уединяется где-нибудь не пенёчке с тетрадкой и авторучкой и вдохновенно сочиняет стихи, он, не обнаружив его за ужином, невинно спросил: «А где же наш Пушкин?». Сказал не в бровь, а в глаз: Дима действительно с детства писал стихи, причём довольно приличные. Ему только недавно исполнилось 14 лет, а районная газета «Андреапольские вести» уже опубликовала подборку его стихов. Конечно, они ещё во многом «детские», местами чувствуется влияние наших классиков – Пушкина, Фета, Тютчева, Некрасова, но именно путешествие по Волкоте вдохнуло новую струю в его творчество, помогло раскрыться его способностям.
Дима — наш юный поэт и тверской Соловей: «Тетрадь моя колышется в предчувствии стихов»
Дима – мой внук. Так уж получилось, что родился он в Андреаполе, но потом родители перевезли его в Москву, где он и учится в 9-ом классе московской школы. Но каждое лето он проводит в Жукове. Там мы вместе ходим в походы, изучаем край, ищем камни с таинственными знаками. Так что, д. Жуково, Тверской край он считает своей родиной и посвятил им немало искренних и чистых стихов. Путешествие по Волкоте вызвало у юного поэта такой прилив вдохновения, что на наших глазах стали рождаться всё новые и новые стихи. Стихи совершенно конкретные, посвященные реке Волкоте, поиску её истока, природе этого удивительного края. Стихов во время похода у него накопилось столько, что мы стали шутить: у Димы, мол, наступила своя «болдинская осень», хотя наше путешествие и проходило в конце августа.
Некоторые стихи ещё далеки от совершенства, но в них есть главное – искренность, поэтический взгляд на окружающий мир, и, самое главное, любовь к родному краю. Трудно сказать, как сложится дальнейшая судьба юного поэта: он ведь так молод и всё ещё у него впереди.
Уже после возвращения из путешествия, я просмотрел написанные в походе Димины стихи, и мне показалось интересным включить некоторые из них в эту книгу под рубрикой «Болдинская осень» Димы Попова.
Но прозвище за ним закрепилось совсем не то, которое дал ему Наг. Дима – мальчик музыкальный, он учится в одной из московских музыкальных школ по классу баяна и очень любит петь, хотя, особыми вокальными данными, на мой взгляд, не отличается.
На стоянках во время похода Дима любил ходить в лес за грибами или ягодами. В чистых сосновых борах за километр слышно, как он читает стихи или распевает любимые песни. Насчет музыкальности и мелодичности – ничего сказать не могу, но по громкости его голос перебивал шум бора и скрип еловых деревьев. Поэтому мы вместе с Сержантом на одном из привалов на озере Бросно, хотя и с большим трудом, выдали такое четверостишие:
То не буря бушует сквозь сосны
И не ели скрипят меж ветвей.
Это песнь распевает над Бросно
Наш походный тверской Соловей.
Так Дима стал тверским Соловьём.
В пешем походе по Волкоте. Сзади семенит Маруська
Четвёртым участником похода был я. Официально моя «должность» называлась «научный руководитель похода». Что это такое – никто не знал, но согласились из уважения к моим годам. Прозвище по этой причине мне тоже не дали, поддерживая мой авторитет. Сержант собирал по вечерам весь личный состав, дабы, как он говорил, «не забыть о цели похода». Я раскладывал на траве карты и схемы и рассказывал о крае, Оковском лесе, реке Волкоте и её истоке, который мы должны обязательно отыскать. А тверской Соловей услаждал наш слух новыми «болдинскими» стихами.
Ну, вот, пожалуй, и весь состав нашего предстоящего путешествия по Волкоте. Впрочем, нет – я забыл ещё об одном члене нашей группы, который требовал к себе внимания не меньше, чем другой участник похода. Четверо, если считать по человеческим головам. А у нас в походе была ещё одна голова – собачья, и звали эту голову человеческим именем – Маруська.
Я не знаю, зачем берут с собой в поход собак, наверное, для охраны, для большей безопасности – скорее от зверей, чем от человека. От таких собак, наверное, и есть какой-нибудь толк. Но вот для чего Сержант взял с собой эту Маруську – непонятно.
Существо это оказалось весьма породистым и настолько же бестолковым. Обросшая почти до земли чёрной шерстью, с клоком волос, закрывающим напрочь глаза, длинным, как у таксы туловищем, и до смешного короткими ножками, она постоянно путалась под ногами, деловито сновала между нами в поисках каких-нибудь норок под землёй. То есть постоянно демонстрировала свою деловитость и активность.
Но главным её качеством была необыкновенная прожорливость и постоянное желание что-то съесть. У Сержанта была огромная миска, в которую он накладывал всяких вкусностей из большого ящика с собачьими съестными припасами, который занимал половину лодки. Там был и сухой корм, и разные деликатесные мясные консервы, которые в походе вызывали у нас обыкновенную человеческую зависть.
Маруська — наш главный барометр и предсказатель погоды. Главное — не забыть её вовремя накормить
Всё дело в том, что Маруська была не простой дворняжкой, а собакой даже не дворянских, а прямо-таки королевских кровей. Родина её предков – остров Скай вблизи Шотландии. Как уверял Сержант, она носит звонкий титул шотландского скай-терьера и, как потом оказалось, была дипломированным специалистом по лисам и барсукам. К тому же имела всяческие медали и ордена.
Сержант заплатил за неё большие деньги и заботился о её сохранности больше, чем о нашей. Ведь эта аристократка с простым русским именем Маруська стоила больше, чем все мы вместе со своим походным снаряжением.
И не она охраняла наш лагерь, а мы должны были охранять её от различных опасностей. Она до того изнежилась и обленилась, что на ночь залезала в палатку и совершенно не реагировала на то, что происходило снаружи.
Вот такой и получился у нас состав участников путешествия по Волкоте – четверо в лодках, не считая Маруськи.
Общая схема нашего путешествия — от деревни Жуково до истока р. Волкоты