Кто послужил прототипом капитана Тушина в "Войне и мире"?

Находка архивных свидетельств о встрече 22-летнего Л.Н. Толстого с 78-летним артиллерийским штабс-капитаном, получившим под Аустерлицем 14 сабельных ран при защите своих пушек и орден Св. Георгия IV класса. И самое удивительное — выжившего.

Он вошел в редакцию и представился:

— Всеволод Львович Кучин.

Мы недоуменно посмотрели на него.

— Вот, — сказал он, — мои архивные изыскания по истории рода Кучиных. — И протянул тоненькую папочку с какими-то документами.

На одном листке старательным каллиграфическим почерком военного писаря было выведено: "Рапорт князя Багратиона от 12 апреля 1806 г. о награждении штабс-капитана конной артиллерии Александра Ивановича Кучина орденом Св. Георгия 4-го класса за героический подвиг в сражении под Аустерлицем".

— Это что — Ваш однофамилец?

— Нет, мой предок, и по моим предположениям — прототип капитана Тушина из романа Л.Н. Толстого "Война и мир".

К нам в редакцию приходит немало материалов, в которых их авторы выступают с самыми невероятными гипотезами и предположениями, многие из них на основании сходства с фамилиями знатных родов и деятелей России стремятся приобщиться к их славным деяниям и подвигам. Поэтому мы с сомнением посмотрели на посетителя.

И в каких же родственных связях Вы находитесь с прототипом капитана Тушина? — осторожно спросили мы.

Дважды троюродный прадед, — был ответ. — Там все написано, — и потомок капитана Тушина, кивнув на папку, удалился.

С сомнениями и недоверием мы открыли эту папку и стали изучать вложенные в нее документы. Но чем больше мы знакомились с генеалогическими изысканиями автора и его доказательствами, тем нам становились все более интересны предположения и собранные им архивные материалы. Предок Всеволода Львовича оказался не только героем войны 1812 г., но и действительно, как толстовский герой, в звании капитана командовал артиллерийской батареей. Следы вели к самому Л.H. Толстому, который, судя по обнаруженным документам, был знаком с штабс-капитаном А.И. Кучиным.

Обнаруженные автором документы были настолько интересны, что мы решили познакомить наших читателей с гипотезой B.Л. Кучина.

Мы вплотную подошли к празднованию еще одного юбилея — 200-летия наполеоновских войн России. В 1999 году отмечалась первая знаменательная дата — переход "чудо-богатырей" А.В. Суворова через Чертов мост на Сент-Готардском перевале в Альпах, где к 100-летию перехода был установлен 12-метровый крест. Увы, сейчас, в конце XX века, средств на реставрацию этого исторического памятника в казне России не нашлось, и деньги перечислил частный российский предприниматель. Многие сподвижники А.В. Суворова по этому переходу стали впоследствии известными военачальниками, и среди них — князь П. Багратион, участник войн 1805—1807 годов, смертельно раненный на Бородинском поле в 1812 году.

А вскоре неумолимо начнут наплывать юбилеи Шенграбена, Аустерлица, Прейсиш-Эйлау, Фридлянда... Затем Отечественной войны 1812 года, завершившейся триумфальным возвращением русских войск в 1815 году из Парижа. И если эпопея разгрома Наполеона в Отечественной войне отмечена воссозданным Храмом Христа Спасителя, где на 177 громадных мраморных плитах перечислены все значительные сражения и поименно воины и ополченцы — погибшие, раненые и получившие ордена на полях сражений, а также Дворянские общества, купечество и жертвователи, обеспечившие снабжение армии, то по войнам 1805—1807 годов есть только литературный памятник: роман Л.Н. Толстого, носивший рабочее заглавие "От Аустерлица до Тильзитского мира". Впервые он был опубликован в "Русском вестнике" под на-званием "Тысяча восемьсот пятый год", и лишь в 1868 году впервые назван "Войной и миром".

Исторически сложилось так, что в силу союзных договоров Европейской коалиции русские войска в 1799—1807 годах воевали в заграничных походах на территории Австрии и немецких княжеств. Мало известен факт, что многие русские офицеры, в том числе упоминаемые в этом очерке А.П. Ермолов и Я.И. Судаков, были волонтерами австрийской армии между 1800—1805 годами, а потом воевали там же в 1805—1807 годах.

Для русской общественности тех лет, особенно провинциальной, заграничные походы 80-тысячной армии были событием далеким и смутным, вести о которых доходили с большим опозданием. Погибших на чужой земле хоронили чужие руки. И если спустя годы павшим австрийцам соотечественники ставили памятники, и был создан Музей войны 1805 года в городе Кремсе, то русские воины оказались без памятников и воинских храмов на родной земле. А ведь только под Аустерлицем полегла 21 тысяча россиян. И эти потери вскоре заслонила Отечественная война 1812 года.

"История войн 1805—1807 годов" А.И. Михайловского-Данилевского опубликована лишь в 1840-е годы, а роман Толстого — в 1860-е, когда сменились поколения, не прочитавшие этих книг.

И сейчас, на пороге 200-летнего юбилея тех далеких войн, не пришла ли пора подумать о переводе литературного памятника в камень и бронзу, а может быть, и о создании музея? Кстати, в России нет ни одного памятника литературным героям Л.H. Толстого, а тут такой замечательный повод. Маленький артиллерист капитан Тушин, наряду с "пехотным" Тимохиным — любимые герои второго плана, отождествляемые с безвестным офицерством наполеоновского периода. Со временем стирается грань между историческими и литературными героями, и ныне Тушин воспринимается как историческое лицо с псевдонимом, "зашифрованное" Толстым, тем более что последние находки говорят, что образ Тушина сплавлен из боевых подвигов нескольких реальных офицеров. Так что вопрос о памятнике достаточно актуален.

Место установки памятника подлежит обсуждению — будет ли это комплекс на Поклонной Горе в Москве, или въезд в Ясную Поляну, или площадка Храма Христа Спасителя (при всех сложностях взаимоотношений Толстого с Церковью).

А деньги найдутся, нашлись же они на Храм Христа Спасителя.

Загадка прототипа капитана Тушина

Со школьной скамьи все мы помним роман Л.H. Толстого "Война и мир" и его героев: князя Андрея Болконского, Наташу Ростову, Кутузова, Багратиона и, конечно, героя Шенграбена и Аустерлица, маленького артиллериста капитана Тушина. Помните, как с множеством военных и бытовых деталей описывает его действия Лев Николаевич?

Здесь он и у маркитанта после дождя сушит сапоги, и в шалаше на батарее ведет разговоры о бессмертии души с пехотным приятелем. И он же в боевой ситуации, маленький и тщедушный, но внутренне несгибаемый, со своей неизменной трубочкой, то приказывает обстреливать Шенграбен зажигательными брандскугелями, то картечью отбивается от надвигающейся французской пехоты. И робеющий при приезде на батарею всякого начальства в лице адъютантов и штабных офицеров.

Под Аустерлицем же батарея Тушина описана всего несколькими абзацами — князь Андрей Болконский со знаменем ведет солдат на уже занятую французами батарею, где прислуга отбивается банниками и палашами, и последнее, что он видит, — это Тушин с неизменной трубочкой: "Он подходил к батарее, стрелявшей картечью, и издалека с радостью узнал на ней жалкую и милую, симпатическую фигуру Тушина, с своей трубочкой ковылявшего между орудиями".

В результате многолетних авторских переделок в последних изданиях романа фамилия Тушина под Аустерлицем вообще была снята и батарея осталась безымянной.

"Пройдя" "Войну и мир" первый раз в школе, большинство людей в зрелом возрасте по нескольку раз в течение жизни перечитывают этот удивительный документ эпохи, каждый раз находя для себя что-то новое.

В романе-эпопее Толстого сотни персонажей: исторических и полуреальных — полувымышленных или глубоко "зашифрованных", но нет придуманных. Еще при жизни писателя его современники "расшифровали" большинство прототипов, поскольку роман довольно густо "населен" членами клана Толстых-Волконских-Трубецких, занимавших в свое время видное место в обществе и армии. К тому же творческий метод Толстого включал "списывание" портретных черт и обиходных деталей своих героев с окружавших его в Ясной Поляне семейных и близких друзей и знакомых. Классический пример — образ отца в "Детстве" писался с родственника A.M. Исленьева, а Наташи Ростовой — с сестры жены, т.е. вдобавок к прототипам использовались "литературные натурщики". А это давало повод считать в советскую бытность роман семейной хроникой, что далеко не бесспорно. На фоне грандиозных исторических событий использование семейно-родовых документов своего клана, большинство членов которого воевали с Наполеоном, не может быть поставлено в вину писателю как прославление только собственного рода. Война была отечественно-всенародной, и исторические анналы свидетельствуют, что от мала до велика воевали многие роды, да не везде был свой писатель.

Несколько поколений толстоведов немало потрудились, чтобы расшифровать прототипы толстовских героев, и серьезно преуспели в этом, особенно при подготовке Юбилейного 90-томного Собрания сочинений (1928— 1955). Мы знаем почти всех, с кого "списывал" Толстой своих героев. И только о прототипах двух главных персонажей второго плана — артиллериста Тушина и "пехотного" Тимохина мы не знаем почти ничего. С дореволюционных времен исследователи считают их обобщенными образами людей не из общества, а, так сказать, из народной толщи.

Биограф Толстого Н.Н. Гусев в первой биохронике высказал осторожную догадку, что прототипом Тушина мог послужить капитан Хлопов из ранней кавказской повести "Набег" (1853). В позднейших работах он приводит следующее свидетельство секретаря и биографа Толстого П.И. Бирюкова. В 1908 году Толстой, просматривая том своей биографии, составленный Бирюковым, увидел выдержки из статьи капитана Г.К. Ерошевича в газете "Русский инвалид" за 1902 год, написанной к столетию сражений под Шенграбеном и Аустерлицем, в которой на основании архивов артиллерийского ведомства впервые приводилась фамилия командира батареи в деле под Шенграбеном — штабс-капи¬тана Якова Ивановича Судакова. На полях корректурной гранки биографии в этом месте Толстой сделал пометку — "Брат Николай", не вдаваясь в детали работы 40-летней давности. То есть, "литературным натурщиком" Тушина в Шенграбенском эпизоде послужил брат-артиллерист Николай Николаевич, от которого взят физический портрет и внутренний мир. Вопрос о происхождении фамилии Тушина толстоведами никогда не затрагивался. И дальше этого исследователи не шли.

В комментариях к "Войне и миру" фамилия Я.И. Судакова с этого времени упоминается, но прототипом Тушина он не считается из-за отсутствия подтверждений известности документов этого офицера Толстому во время работы над романом. Краткое описание действий этой батареи под Шенграбеном, приведенное двумя абзацами в "Истории" А.И. Михайловского-Данилевского и развернутое Толстым на страницах романа, безымянное.

Я не литературовед и не специалист по творчеству Толстого, хотя неоднократно перечитывал "Войну и мир". Взяться за работу о прототипе капитана Тушина меня побудили факты военной биографии одного из моих дальних предков рода Кучиных, конной артиллерии штабс-капитана Александра Ивановича Кучина, участника Аустерлицкого сражения, случайно найденные в 1990-х годах при работе в архивах над собственной семейной родословной (мои предки из московско-новгородской ветви рода). Александр Иванович из тульскотверской ветви рода — он уроженец Тверской земли, но последние годы, будучи в отставке "за ранами", прожил в Тульской губернии.

Реквием пресекшимся родам

Для того чтобы была правильно понята правомерность использования Толстым эпизодов биографии А.И. Кучина в качестве прототипа капитана Тушина в Аустерлицком эпизоде знаменитого романа, придется дать краткую характеристику военных дел мелкопоместного рода Кучиных, достойно служившего России с конца XVI века.

Начиная в 1987 году свои сугубо семейные генеалогические розыски в государственных архивах, когда наличие среди предков царских офицеров перестало быть криминалом, я просто хотел восстановить родословное древо сгинувшей в репрессивные советские годы семьи, многие поколения которой были традиционно военными. При этом я не помышлял ни об исследованиях по "Войне и миру", ни об уточнении пропущенных имен на мемориальных плитах Храма Христа Спасителя, где были выбиты имена многих героев войны 1812 года.

Но просмотр большого архивного материала перерос семейные рамки и вывел меня не только на многочисленный мелкопоместный род Кучиных, ветви которого к XIX веку проживали в семи губерниях и были причастны к большинству военных событий отечественной истории, в том числе и к войне 1812 года, но и на более крупные обобщения.

О других ветвях рода я до этого практически ничего не знал, так как даже в "оттепельные" хрущевские годы отец шепотом сказал мне лишь, что его дед был инженер-генерал-майором, прослужил 53 года, а сыновья деда были тоже офицерами — участниками русско-японской, первой мировой и гражданской войн. Старшее поколение к этому времени погибло или вымерло, семейные архивы не сохранились, а в государственные доступа не было.

Получив же доступ в архивы, вот что удалось выяснить.

Предком рода, по данным Департамента Герольдии Сената, был ярославец Наум Савельев сын Кучин, жалованный Государем Михаилом Федоровичем в 1619 году по преодолении Смуты Лжедмитрия, когда шла еще очистка земли русской от шаек польских интервентов и казацких мародеров. Скорее всего, предок был участником Ополчения Минина и Пожарского, шедшего через Ярославль. Но некоторые источники числят родоначальником Алатырского воеводу Юрия Бахтиярова сына Кучина, жившего в конце царствования Ивана Грозного. Род 300 лет служил Отечеству преимущественно шпагою, в небольших офицерских чинах, редко дослуживаясь до генеральских мундиров, но были и гражданские стряпчие.

Проследить генеалогию и взаимосвязь всех ветвей рода мне одному оказалось просто не под силу — раньше этим занимались семьи и губернские дворянские Собрания, теперь же семейных архивов практически нет, а от всей дворянской генеалогии в государственных архивах остались случайно уцелевшие отрывки — две мировые, гражданская войны и чистки НКВД сделали свое черное дело. Так что даже в собственной семейной ветви есть разрывы из-за отсутствия документов.

Деятельность членов рода за XVI—XVIII века теряется в туманной дымке — найдется случайное дело времен императрицы Анны Иоанновны о судебной тяжбе вдовы гвардии поручика Пелагеи Кучиной за пустошь во Владимирской губернии с князьями Шаховскими или времен императрицы Елизаветы Петровны о расстрижении священника Ивана Кучина за крамолу, писанное таким писарским рондо с росчерками и титлами, что требуется помощь архивного почерковеда.

Наиболее сохранившимися и доступными оказались архивы с эпохи наполеоновских войн.

* * *

По найденным документам в период 1805—1814 годов служили 8 офицеров Кучиных, в чинах от прапорщика до майора, шестеро из них участвовали в наполеоновских войнах (в регулярных полках русской армии и ополчениях Московской, Тверской, Тульской и Ярославской губерний), один в Молдавии в войне с Турцией и один — в Финляндской войне со Швецией. В документах начала XIX века не проставлялись инициалы при фамилиях, поэтому ориентироваться приходилось по названиям полков. Мелькнет производство в поручики или награждение орденом в таком-то полку, а дальше этот офицер нигде не встречается — погиб, переведен в другой полк, вышел в отставку — без формулярных списков и Ежедневных высочайших приказов по армии проследить судьбу человека трудно, и возможны ошибки, а коллекции формуляров и Ежедневных приказов далеко не полны.

Из числа прослеженных наиболее интересны судьбы двух офицеров: тверского уроженца штабс-капитана Александра Ивановича Кучина, участника Аустерлицкого сражения 1805 года (о нем подробнее дальше), и москвича Осипа Алексеевича Кучина, вступившего в конце XVIII века в Московский гарнизонный полк прапорщиком. Заболев, вышел в отставку. В 1806 году вступил в Ополчение, набиравшееся в связи с вторжением Наполеона в Пруссию и Польшу и именовавшееся временной милицией. По расформировании Ополчения переведен в Софийский мушкетерский, а затем в 49-й Егерский полк регулярной армии. В 1812 году поручиком проделал путь отступления от границ России, представлен к наградам за сражения при Красном и Смоленске, дважды водил своих егерей в штыки при Бородине, будучи ранен пулей в руку и бедро (орден Св. Анны III степени). Дошел до Парижа и вернулся в Москву 30-летним штабс-капитаном, кавалером многих наград. По недосмотру Военно-ученого архива не был занесен на скрижали Храма Христа Спасителя, как проливший кровь при Бородине. Этот пропуск в 1912 году восполнила комиссия полковника В. Поликарпова, подготовившая документы с пропущенными именами для 15 дополнительных досок. К 100-летнему юбилею предполагалось установить возле Храма скульптуры Кутузова и других военачальников. Но начавшаяся Первая мировая война и последующие социальные катаклизмы не позволили осуществить этот проект. А затем взорвали и Храм.

При современном воссоздании Храма недостаток средств и короткие сроки работ вынудили провести реставрацию в первоначальном виде, без дополнительных плит с именами героев и скульптур полководцев.

На рубеже XIX—XX веков седые полковники Кучины с 40-летним воинским стажем командовали Тверским кавалерийским училищем, Новгородской инженерной дистанцией, артиллерийским полком в Забайкалье, преподавали в кадетских корпусах. Их дети, поколение моих дедов, безусыми веселыми подпоручиками разлетались по дальним гарнизонам, хватив и русско-японской войны. Более младшее поколение было в кадетских корпусах или по окончании гимназии зачислялись в полки юнкерами.

Поэтому в 1914 году на германскую войну было призвано из рода около 40 офицеров Кучиных (половина кадровые, до начальника дивизии включительно), а в 1941 году из-за классовых репрессий призывать из рода на фронт оказалось практически некого — он прекратил свое существование, как и тысячи подобных родов, сгинув в лихолетье гражданской войны и сталинском ГУЛАГе. Мало того, что нет могил и "не скажут ни камень, ни крест", где истлели кости павших в боях и расстрелянных в оврагах, с кладбищ были выброшены могильные камни "старорежимных" офицеров, а из воинских храмов — мемориальные плиты, в том числе и из Храма Христа Спасителя. Плиты из этого Храма утилизировали кощунственно — сделав ступени лестницы в Третьяковской галерее (несколько обломков ступеней экспонируются сейчас в музее Храма).

В результате потери "отеческих и дедовских гробов", умышленного уничтожения вдовами семейных архивов ради безопасности детей потерялись родовые корни и распались родственные связи у множества людей, более того, у многих не осталось даже последнего в роде, кто мог бы защитить память предков.

Так что это запоздалое исследование в какой-то мере и реквием исчезнувшим родам, бывшим прежде гордостью России. Ныне, когда возрождаются храмы — памятники воинской славы, некому по вековому обычаю поставить свечку предкам. Время все расставило на свои места, да людей не вернешь! А многие однофамильцы даже не осознают своей кровной связи с именами 200-летней давности на скрижалях храмов. А генеалогические розыски — дело долгое и трудоемкое.

Далекий предок — герой Аустерлица

Самый героический документ оказался о штабс-капитане Александре Ивановиче Кучине, который и привел к знакомству с толстоведами и многолетним архивным и текстологическим поискам. Нашелся он в довольно неожиданном деле Военно-исторического архива. На канцелярской папке заголовок: "Выдача жалованья за вторую треть 1806 года". А в документе не только о героических делах, но и о ранах.

Прокомментируем подробнее этот интереснейший документ, который хранит в себе разгадку большинства вопросов, затрагиваемых в этом очерке. Ни под рапортом, ни под резолюцией подписей нет — это писарской черновик. Подписи резолюций приходится реконструировать по воинской иерархии.

На рапорте, писанном через полгода после сражения расформированной армии, должно было стоять много высокопоставленных согласований: испрашивались высший военный орден и годичное жалованье на отпуск. Конструкция первой фразы рапорта говорит о личном знакомстве князя Багратиона с Кучиным — было ли это лишь под Аустерлицем или в течение заграничного похода — не ясно, но рапорт "с протекцией". По расформированной армии должны были быть согласования с начальником артиллерии графом Аракчеевым и главнокомандующим Кутузовым. По Петербургскому начальству должны быть согласования — Военного министра и Артиллерийского департамента, Председателя Георгиевской Кавалерской Думы и предварительное согласие Государя, подписывавшего Ежедневные Высочайшие приказы по армии и наградные рескрипты.

Если же смотреть на подвиг Кучина с точки зрения армейского казначейства, то деньги раненому офицеру, едущему в годичный отпуск по ранению, важнее ордена. И они правы — орден придет позднее с оказией.

Были две причины повышенного внимания начальства к особе раненого Кучина, служившего без протекции.

Во-первых, служил он командиром 4-орудийного дивизиона в новинке своего времени — "конной артиллерии", заведенной по европейскому образцу в последний год царствования Екатерины Великой ее последним фаворитом Платоном Зубовым. В отличие от "пешей" "конная" артиллерия была быстроездящей — при облегченных орудиях вся прислуга, включая батарейного писаря, имела верховых коней. К началу войны было всего пять таких 12-орудийных батарей, и большинство из них проходили апробацию в Австрии.

Во-вторых, и русские и французские историки согласно говорят, что под Аустерлицем русские потеряли до 130 орудий из 180 имевшихся. И были отданные под суд за утерю орудий офицеры. А судя по рапорту Багратиона, орудия Кучина отбились и вышли к своим войскам (что впоследствии подтвердилось записками современников).

И этот незаурядный случай был использован начальством в назидание прочим для ревностной службы.

Наградной рескрипт нашелся в Ленинграде, в фондах Капитула Орденов. Он почти дословно повторяет текст рапорта.

При первом прочтении этих документов интуитивно возникло чувство какой-то связанности их с "Войной и миром" — со школьных лет смутно помнился Аустерлицкий вариант романа. Мелькнуло предположение о возможной связи этих документов с капитаном Тушиным. Спустя какое-то время стал просматривать комментарии толстоведов к "Войне и миру" и столкнулся с совершенной непроработанностью прототипа капитана Тушина.

При дальнейших архивных поисках стал смотреть документы А.И. Кучина под углом возможной связи с "Войной и миром", и первое невольное предположение неофита оказалось верным. По мере работы в архивах с исторической литературой, текстами романа и черновыми рукописями догадка сделалась аргументированной версией, принятой толстоведами в качестве рабочей гипотезы прототипа. Видимо, голос крови рода что-то значит.

Но на поиски, полемику с толстоведами и построение доказательств версии ушло 12 лет — сказалось отсутствие литературоведческого опыта.

Биография А.И. Кучина и комментарий к ней

Поскольку формулярного списка не было, пришлось по крупицам из архивов Москвы, Ленинграда, Тулы, Твери, родословных книг собирать сведения о далеком предке, приходящемся мне примерно дважды троюродным прадедом.

Родился в 1772 году в семье тверских мелкопоместных дворян. Из 2-го кадетского корпуса (С.-Петербург) выпущен в артиллерию штык-юнкером, служил в нововведенной "конной" артиллерии. Проделал весь заграничный поход 1805 года. Израненный под Аустерлицем, судя по дате рапорта Багратиона, полгода провел в госпитале, скорее всего в Венгрии, где оставили нетранспортабельных раненых. Выйдя из госпиталя со страшными шрамами от сабельных ран на голове и руках, отставлен от службы по документам артиллерийского баталиона 1 июля 1806 года майором с мундиром и пенсиею. "На водах" лечился, скорее всего, европейских, где-нибудь в Богемии, потому что Кавказские были недоступны по бездорожью, да и благоустроены много позднее Наместником Кавказа А.П. Ермоловым. Но мог добраться до популярных Липецких минеральных вод. После "вод" поехал отлеживаться к родным.

Орден же с наградным рескриптом и Указ об отставке из Государственной Военной Коллегии от 31 октября 1806 года получил с оказией, о чем свидетельствует

Оправившись от ран, в 1807—1811 годах служил командиром Московской полицейской драгунской команды, заведенной для обуздания разбоев и грабежей на дорогах в связи с чрезвычайным призывом 600-тысячного ополчения 1806 года после вторжения Наполеона в Пруссию и Польшу. Ополчение распустили после Тильзитского мира 1807 года, а команда пригодилась и в дальнейшем и упоминается в событиях 1812 года при отступлении армии через Москву и бегстве жителей.

Женился на тульской помещице и поселился под Тулой. В Тульском ополчении 1812 года баллотировкою избран командиром 12-орудийной конно-артиллерийской роты. В середине сентября с 6 орудиями выступил к действующей армии Кутузова. (Другие 6 орудий были поставлены "завесой" от мародеров по Оке под Серпуховом. Мародеры были, к сожалению, не только французские. После войны участники этой "завесы" не получили памятных медалей 1812 года по причине "внутренней" службы, о чем велась длительная переписка.)

Но в поход по преследованию отступающих французов не пошел, отставленный "за открывшимися старыми ранами".

Последний найденный в материалах Тульского ополчения 1812 года, хранящихся в Москве, документ — рапорт коменданта Тульского гарнизона майора Крапивина от 1813 года о нахождении Кучина в госпитале.

Впоследствии Александр Иванович был занесен на мемориальные плиты Храма Христа Спасителя от Тульского ополчения.

Таковы первоначальные сведения о герое Аустерлица, найденные в общем массиве документов о Кучиных. Формулярного списка не было, отсутствовали сведения о гражданской жизни и дата смерти в родословных книгах, что не позволяло установить, дожил ли он до поселения Толстого в Ясной Поляне. Госпитализация 1813 года в сочетании с 14 предшествующими ранами и записью 1815 года в Тульских родословных книгах владелицей поместья Артиллерии майорши Кучиной наводили на грустные размышления о ранней кончине героя.

При просмотре документов Тульского ополчения в московских архивах явно чувствовалось, что с ними работал Л.H. Толстой, хотя ни архивных пометок, ни литературных ссылок об этом нет. Несмотря на то, что прямых заимствований текстов документов в "Войне и мире" не обнаружено, стилистика отдельных страниц отражает колоритные обороты военных документов эпохи.

Но это еще надо было подтвердить документально.

Ассоциации с романом "Война и мир"

Завершив в меру полноты найденных архивных документов генеалогию рода Кучиных, решил я попытаться примерить мундир и судьбу капитана Тушина на своего предка А.И. Кучина в Аустерлицком варианте романа более детально. Кому не лестно быть потомком Тушина?

Пришлось пересмотреть массу литературы, относящейся как к роману, так и к описываемой эпохе наполеоновских войн: от первого журнального варианта романа, опубликованного в 1866 году под названием "Тысяча восемьсот пятый год", до Юбилейного 90-томного Собрания с фрагментами черновых рукописей, литературные источники, которыми пользовался при работе Толстой — по 1805 году это в основном "История первой войны Императора Александра" А.И. Михайловского-Данилевского и "Записки" А.П. Ермолова; многочисленные комментарии и монографии толстоведов, включая "Первую завершенную редакцию романа "Война и мир", восстановленную Э.Е. Зайденшнур ("Литературное наследство", М., 1983, т. 94). Задача моя несколько упрощалась тем обстоятельством, что Кучин не участвовал в Шенграбенском деле, а Тушин фигурирует только в событиях 1805 года — под Шенграбеном и Аустерлицем и лишь на мгновение появляется без руки в госпитале в 1807 году.

Наиболее полное описание действий батареи Тушина под Аустерлицем находится в варианте, восстановленном Э.Е. Зайденшнур. В 90-томном Собрании эпизод с русской батареей под Аустерлицем описан всего двумя абзацами и батарея безымянная — фамилия Тушина убрана. Просмотр "Истории" А.И. Михайловского-Данилевского давал картину тяжелого трехдневного сражения под Аустерлицем, где было потеряно до 130 пушек из 180 имевшихся и не одна батарея отбивалась "на картечь" от наседавших французов. Прямая идентификация здесь невозможна.

В пользу Кучина говорили следующие факты: он единственный артиллерист, награжденный высшим орденом за последнее проигранное сражение проигранной войны — значит, батарея отбилась и вышла к своим войскам. Он был земляком Толстого и его наградные документы могли попасть на глаза романисту (о возможности личной встречи я не думал из-за большой разницы в возрасте). И характерное для Толстого небольшое изменение фамилии по типу Волконский — Болконский, Офросимова — Ахросимова, Кучин — Тушин. Но этого было явно недостаточно, и, отложив попытки самодеятельной идентификации, я со своими догадками и предположениями обратился в центры толстоведения — Московский музей JI.H. Толстого на Пречистенке и Музей-усадьбу Ясная Поляна.

Ответы были доброжелательные, вежливо-уклончивые и неутешительные. Ни в каких справочно-архивных материалах Толстого и толстовского окружения фамилия Кучин не встречается, среди посетителей и корреспондентов Ясной Поляны она также не упоминается, их встречи не зафиксированы, хотя оба и были туляками. Было подтверждено, что толстоведы поисками прототипа Тушина не занимались, традиционно считая эту фигуру выпадавшей из семейно-родового клана Толстых-Волконских, как бы народным героем "со стороны". Дословно один из ответов гласил: "Капитан Тушин — образ, созданный гениальным художником, настолько реален, что естественен как бы обратный процесс: в реальных участниках событий мы узнаем капитана Тушина".

Со специалистами не поспоришь — ведь Толстой сам был артиллеристом, имел круг родных (включая двух родных братьев), друзей и соседей артиллеристов. Поди догадайся, с кого брались отдельные черты для "сборного" образа народного героя — усы от Федора, а шпоры от Петра? Недаром специалисты более столетия не брались за расшифровку этого образа.

На просьбу о помощи в текстологическом анализе получил вежливый отказ из-за недостатка специалистов. Толстовство и толстоведение постепенно утратили всеобщий интерес общества, который был в начале века, сошла на нет плеяда блестящих толстоведов, готовивших Юбилейное 90-томное Собрание сочинений, а после смерти в 1985 году Э.Е. Зайденшнур, более 40 лет бывшей монополистом по изучению "Войны и мира", специалистов такого уровня по нюанcaм внутренних связей персонажей романа просто нет. Музеи не отказывали в доступе к материалам, но рассчитывать в дальнейших поисках приходилось на собственные силы, а у меня недоставало глубоких литературоведческих знаний, хотя был некоторый опыт системного анализа. И стал я самостоятельно строить систему поисков.

Был ли Толстой знаком с семьей и документами Кучина?

За ненахождением новых документов Кучина в московских и ленинградских архивах оставалось искать возможные точки соприкосновения Толстого с его семьей и документами в Туле, где находилось дело о причислении Кучина к тульскому дворянству. Причем приписан он был только в 1850 году, что выглядело явным посмертным фактом.

В своих рассуждениях о возможных контактах Толстого с семьей Кучина или его документами я исходил из общего в их биографиях: офицеры-артиллеристы — с учетом разницы в возрасте могли в разное время служить в одном соединении; помещики Тульской губернии — могли быть соседями по имениям; дворяне — могли быть кон такты в Дворянском собрании, где одно время Толстой даже служил; могли быть общие знакомые в губернском "обществе", где по малолюдству города все друг друга должны были знать.

Просматриваю артиллерийские справочники В.В. Квадри и М. Янжула, приуроченные к круглым юбилеям — а в то время был обычай перечислять отличившихся предков. Нет, службой Толстой с Кучиным не пересекались. Но обнаруживается интересный штрих из жизни Толстых: в 1851 году на Кавказе, в батарейной № 4 батарее 20-й артиллерийской бригады служили одновременно братья:

Граф Николай Николаевич Толстой, поручик;

Граф Лев Николаевич Толстой, уносный фейерверкер ;

Граф Дмитрий Николаевич Толстой.

Отсюда в дальнейшем и толстовское "нянька" о старшем брате, и "брат юнкер приехал" в черновиках романа.

Как помещики Толстой и Кучины жили в разных уездах и даже по разным дорогам.

Толстой, после женитьбы прочно осевший в Ясной Поляне и усердно собиравший материалы для своего романа о наполеоновских войнах среди тульско-московского круга знакомых, вполне мог соприкасаться с семьей Кучиных.

Выезжая в Москву и Петербург, он работал в библиотеках и архивах. Но просмотренные дневники и биохроника по Кучиным ничего нового не привнесли в мои изыскания.

В Туле помог Господин Счастливый Случай. В областном архиве нашлось собственноручное прошение от 1850 года 78- летнего (после 14 ран!) Кучина о причислении его к тульскому дворянству с женой и несовершеннолетними детьми от второго, позднего брака, с приложением орденских документов и фамильного герба (фонд 39, оп. 2, д. 1263). Основными побудительными мотивами были необходимость определения 14-летнего сына в кадетский корпус на казенный кошт и решение наследственных дел.

Но именно в 1850 году в канцелярии тульского дворянского депутатского Собрания, через которую проходило прошение, служил канцеляристом 22-летний граф Лев Николаевич Толстой, с этой службы уехавший в следующем году на Кавказ.

Это значит, что жизненные линии Толстого и Кучина пересеклись "по казенной надобности" и были соприкосновенны в течение примерно полугода, исходя из дат прохождения дела, даже если дело оформлял другой канцелярист — младших письмоводителей было всего двое.

В 1850 году через канцелярию прошли дела о причислении к дворянству примерно 250 фамилий, старшие поколения которых, как правило, были участниками наполеоновских войн и кавалерами орденов. Так что Кучин в этом отношении не был исключением. Но 78-летний Георгиевский кавалер со страшными шрамами на голове и руках был живой местной легендой, участником не только Аустерлица, но и Ополчения 1812 года. Дело Кучина оказалось неординарным по житейскому казусу — у него отсутствовали личные метрики. К делу вместо метрик приложен любопытный документ — Свидетельство "благородных людей", общим числом 16 тульских дворян: служащих и отставных офицеров и чиновников разных чинов и классов, помещиков, удостоверявших, что Александр Иванович является законным сыном своего отца. Причем они лишь видели документ Сената от 1803 года о признании Александра Ивановича законным сыном своего отца наравне с другими детьми.

Конструкция довольно сложная, но, видимо, допускавшаяся законом. Можно предполагать, что "благородные свидетели" для ускорения дела были взяты из числа посетителей канцелярии Дворянского собрания. А обязанность представлять дела в Земский суд, находившийся на соседней улице, лежала на канцеляристе Л. Толстом. Привлечение к делу и ознакомление с документами и биографией Кучина большого числа людей неизбежно должны были вызвать резонанс в канцелярии, так что знать об этом деле Толстой мог даже при частых отлучках со службы. Поэтому достаточно велика вероятность, что в это полугодие Толстой неоднократно беседовал с Кучиным. И архивом Тульского ополчения 1812 года, находившимся тогда именно в Дворянском собрании, Толстой мог пользоваться при работе над романом.

Другие претенденты на прототип Тушина под Аустерлицем

Для того чтобы не было обвинений в фамильной предвзятости, мне пришлось проанализировать жизненный путь всех возможных претендентов на Аустерлицкий прототип капитана Тушина. Они "всплыли" при работе с текстами романа и литературой, которой пользовался Толстой при написании "Войны и мира". Найденные мелкие текстовые штрихи и намеки приходилось интерпретировать по совокупности многих источников, исходя из творческих методов Толстого.

Первым возник командир конно-артиллерийской роты под-полковник А.П. Ермолов (впоследствии знаменитый генерал и наместник Кавказа).

В плане-конспекте главы об Аустерлице у Толстого значится:

"...9) Общий вид с Праценских высот, выезд императоров. Кутузов, Милорадович. Бегство. Кн. Андрей на батарее Тушина погибает.

10) (Кутерьма у прудов). Обозы. Ермолов [моя] атака. Борис и Николас рассказывают друг другу, скачет к/Николас, заезжает в гвардию..."

По свидетельству Дениса Давыдова, записанного историком М.П. Погодиным, под Аустерлицем Ермолов был ранен пулею, под ним убита лошадь, прислуга 4 орудий изрублена, 3 орудия, увязшие в грязи, захвачены французами.

Текстологический анализ действий батареи Тушина под Аустерлицем говорит, что Толстой пользовался параллельно "Историей" Михайловского-Данилевского, откуда брались официальные факты, и "Записками" А.П. Ермолова, пожалуй, единственным достоверным свидетельством не только бытовых реалий похода 1805 года, но и боевых дел кампании, хотя и описанных очень немногословно, почти без упоминания фамилий (последствия 2-летней костромской ссылки при императоре Павле).

Вот как описывает в "Записках" события Аустерлица сам А.П. Ермолов:

"Потеря наша наиболее умножилась, когда войска стеснились у канала чрезвычайно топкого, на котором мало было мостов, а иначе, как по мосту, перейти чрез оный было невозможно. Здесь бегущая конница наша бросилась вброд и потопила много людей и лошадей, а я, оставленный полками, при коих я находился, остановил свою батарею, предполагая своим действием оной удержать преследующую нас конницу. Первые орудия, которые я мог освободить от подавляющей их собственной кавалерии, сделав несколько выстрелов, были взяты, люди переколоты, и я достался в плен. Дивизия генерал-адъютанта Уварова, столпившись у моста, имела время осмотреться, что она бежала малого числа неприятеля и что главные его силы остановились на возвышении, не спускаясь в долину. Прогнавшие нас были обращены в бегство и истреблены, и мне через самое короткое время возвращена свобода, когда я уже был близко от французской линии. Присоединясь к остаткам истребленной моей роты, нашел я дивизию в величайшем беспорядке у подошвы холма, на коем находился Государь. Холм занят был лейб-гренадерским полком и одною ротою гвардейской артиллерии, которые не участвовали в сражении и потому сохранили устройство".

Значит, батарея Ермолова, наряду с батареей Кучина, могла реально претендовать на роль батареи Тушина?

Но тут возникает целый клубок загадок. Из "Записок" Ермолова Толстой взял массу фактов, но беловик рукописи № 103 с описанием действий батареи Тушина датируется толстоведами октябрем 1864 года. Примерно в это же время вышло первое издание "Записок" с описанием событий 1805 года (книга за июль — сентябрь 1864 года "Чтений в Императорском Обществе истории и древностей Российских"). Значит, Толстой пользовался каким-то протографом "Записок", хотя в Яснополянской библиотеке числилось издание 1865 года.

По словам самого Толстого, записанным его окружением, он дважды встречался со знаменитым генералом, проживавшим на покое в Москве. Первая встреча состоялась в 1850 или 1851 году, перед отъездом волонтером на Кавказ, и носила светски-родственный характер. В 1859 году, видимо, состоялось несколько встреч, когда был задуман роман "Декабристы" и нужны были материалы о наполеоновских войнах, участниками которых было большинство декабристов. По стечению жизненных обстоятельств Ермолов был не только участником войн с французами с 1800 года (волонтером в австрийской армии), но и родственником многим декабристам. Да вдобавок был знаком со всеми офицерами-артиллеристами, участвовавшими в кампании 1805 года. Свидетельствует об этих встречах 1859 года близкий Толстому литератор П.А. Сергеенко ("Как живет и работает гр. JI.H. Толстой". М., 1898). К сожалению, записей этих встреч нет ни у Толстого, ни у Ермолова, ни у Сергеенко.

Поскольку в описании кампании 1805 года в "Войне и мире", построенном отчасти на материалах неосуществленных "Декабристов", много прямых и ассоциативных заимствований от Ермолова, приведем свидетельства историков М. Погодина, П. Бартенева, В. Ратча, встречавшихся с Ермоловым в эти же годы при сборе материалов для своих исторических трудов. Хозяин принимал приветливо, был доступен, подолгу и охотно рассказывал в подробностях о военных событиях, обладал удивительной памятью, в которой сохранял мельчайшие подробности военных действий, в которых участвовал, цитировал выдержки из своих "Дневников" (не сохранившихся), послуживших основой "Записок", опубликованных после его смерти (первое издание 1864 года, прижизненные издания считал фальсифицированными).

И Кучин и Ермолов служили в специфической "конной" артиллерии. Смотрю юбилейные артиллерийские справочники П.П. Потоцкого и А.Т. Борисовича. И нахожу третьего претендента на прототип Тушина под Аустерлицем.

У подножия холма с Государем, к которому после плена вышел Ермолов, стояла единственная в гвардии конно-артиллерийская рота полковника В.Г. Костенецкого, прибывшая с подкреплениями из России к концу кампании и участвовавшая только в Аустерлицком сражении. Через час после эпизода с Ермоловым началось наступление французов на холм, и батарея Костенецкого была смята и захвачена конными мамелюками. Но Костенецкий, сам двухметровый гигант (нижние чины в этой батарее имели рост не ниже 190 см), собрал прислугу и, в конном строю палашами и банниками отбив французов, по грязи ручья вытащил свои пушки, за что и получил по прибытии в Петербург орден Св. Георгия IV класса. (Кучин свой орден получил через год, а Ермолов не был награжден за утерю части орудий.)

Ермолов был знаком с Костенецким, впоследствии генералом, дошедшим в 1814 году до Парижа, но рассказывал ли он о нем Толстому? Было у Толстого и свое собрание примеров мужества под Аустерлицем, приведенное в последнем абзаце главы, предшествующей встрече князя Багратиона в Английском клубе. "Со всех сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил пять французов, тот один заряжал пять пушек".

Историк Михайловский-Данилевский по Аустерлицу оперирует крупными соединениями: колоннами, дивизиями, полками, не конкретизируя ни одной приписанной к полкам батареи. Да и в ходе трехдневного сражения наверняка пушки перебрасывались из одного полка в другой.

Толстой пишет не историческую хронику, а исторический роман, зачастую смещая реальные события и факты в пространстве и времени, но при максимальном соблюдении исторических подробностей. Судя по наградному рапорту, батарея Кучина находилась в колонне Багратиона на правом фланге. В романе же батарея Тушина находится на левом фланге в колонне Милорадовича, где находилась и свита Кутузова. Батарея Ермолова под Аустерлицем не описана и впервые появляется только в 1812 году на Васильевском спуске в Москве у Кремля в попытке разогнать запрудивших мост отступавших солдат. Хотя в это время он был уже не командиром батареи, а начальником штаба армии, факт разгона им запрудивших мост армейских повозок и экипажей беженцев описан Денисом Давыдовым, но не в Москве, а в 40 верстах по Рязанской дороге.

И такая множественная неопределенность претендентов на прототип оставалась до тех пор, пока в письмах отставного генерала Ермолова Наместнику Кавказа князю М.С. Воронцову не нашлась расшифровка. Вот фрагменты проливающих свет писем:

Протекция возымела действие!

После находки этих писем (отсутствующих в архиве А.П. Ермолова в РГАДА) стало возможным по-новому расставить многие акценты.

Кучин служил в батарее Ермолова и, видимо, был изрублен французской кавалерией в злосчастный день, когда Ермолов "достался в плен". И хотя через столетие в юбилейной книге П.П. Потоцкого Кучин в 1805—1806 годах (без указания месяцев) значится в батарее полковника князя Льва Яшвиля, знаменитого присутствием при цареубийстве Павла, интерпретировать эту запись (при отсутствии формуляра Кучина) можно по-разному. Наверняка в результате боевых потерь офицеров с орудиями перебрасывали из батареи в батарею, и здесь могла возникнуть писарская ошибка, что и оговаривается в статье Г. Ерошевича. Но личное письмо Ермолова в сочетании с прозрачным псевдонимом Кучин-Тушин — доказательства неоспоримые.

А уж право романиста заменить "конную" батарею "пешей" (уклад которой он знал лучше) и кавалерийскую атаку на штыковую пехотинцев с "перевешенными ружьями".

Дружба и переписка Ермолова и Кучина продолжались до смерти, и понятно знакомство Ермолова со старшим сыном Кучина — проезжая через Тулу в свое мценское имение, Ермолов заезжал к старому товарищу. Об этом знала провинциальная Тула, должен был знать и Толстой. И может быть, не случайной была перекличка поколений — Кучин- сын служил на Кавказе в Апшеронском полку, участвовавшем в войне 1805 года.

Разночтения с толстоведами

Маститый толстовед Э.Е. Зайденшнур, подробно анализировавшая эпизоды с батареей Тушина в "Первой завершенной редакции "Войны и мира", пишет в предисловии: "В прежнем описании Аустерлицкого сражения, которое вошло в третью часть романа, пришлось исключить разговоры о Шенграбенском сражении, поскольку было создано описание самого сражения, исключить эпизод с батареей Тушина, ставший теперь центральным в Шенграбене" ("Литературное наследство". М. 1983, т. 94, с. 38).

На этой стадии анализа я попросил и получил в Музее Л.H. Толстого доступ к рукописям (чего не делал ранее, боясь увязнуть в почерке Толстого), так как опубликованные фрагменты черновых вариантов не позволяли проследить динамику развития эпизодов с батареями под Аустерлицем и Шенграбеном.

Беловик рукописи № 103, законченный в октябре 1864 года, лежал без движения до декабря 1865 года (эпизод с Шенграбеном был закончен раньше), когда перед сдачей материалов в типографию Толстой начал вносить правки. Но правки эти по Аустерлицу были только стилистические.

И здесь я воочию убедился, что переносить из Аустерлица в Шенграбен по батарее Тушина было попросту нечего. Текст Шенграбенского эпизода полностью оригинальный и самостоятельный, без заимствований из Аустерлица.

Отсюда отчетливо вытекает, что образ Тушина строился в иной последовательности, чем это считала Зайденшнур. По моим расчетам, сперва был написан Тушин под Аустерлицем (где прототипом послужил лично знакомый Толстому Кучин). Затем самостоятельно создано описание другой батареи под Шенграбеном (где реальным командиром был Судаков, но стрельбу из четырех орудий по Шенграбену вел один из его дивизионных командиров, а его фамилия и дела этой батареи могли быть известны от Ермолова), где командир первоначально носил фамилии Ананьев, Голопузов, а "литературным натурщиком" послужил брат Николай Николаевич. И лишь после этого соединительным разговором офицеров свиты Кутузова в день Аустерлица (и воспоминаниями Андрея Болконского об эпизоде у маркитанта в Грунте) создан сквозной герой Тушин. В этих соединительных фразах весь нюанс и разночтение с Зайденшнур: соединительные фразы написаны не до Шенграбена, а после него. Твердых же датировок каждой фразы просто нет.

Согласитесь, что вряд ли возможно было вводить в Аустерлицкий текст воспоминание о Тушине без сапог у маркитанта прежде, чем этот эпизод был написан (хотя бы в черновом наброске) в Шенграбене.

Оговоренное же Зайденшнур сокращение Аустерлицкого варианта произошло несколько позже. Толстой оставил сквозную батарею, но убрал соединительные фрагменты с именем Тушина. И связующим остался только рыжий фейерверкер.

* * *

Попытаемся мотивировать эти трансформации с именем командира под Аустерлицем.

По-видимому, сработал внутренний цензор автора при наличии обязательной предварительной внешней цензуры, да и то по обстоятельствам тульского "общества".

Вводить Ермолова Толстой не стал с учетом того опубликованного формулярного списка 1858 года, где Член Государственного Совета Ермолов собственноручно не вписал (умолчал) свой плен под Аустерлицем и костромскую ссылку при Императоре Павле за вольнодумство. Хотя указания на эти факты в "Записках" и опубликованы посмертно, но рисковать не стоило, тем более что Толстого не допустили к делам декабристов.

Кучин в Аустерлицком варианте романа ("От Аустерлица до Тильзитского мира") был вполне масштабен описываемым событиям. И в журнальном варианте, и в переписке с художником М. Башиловым по поводу рисунка "Багратион на батарее Тушина" (да и из писем Ермолова) вырисовывается бравый офицер с зычным голосом, наравне со всеми пьющий водку и ничем, кроме храбрости, не выделяющийся из офицерской среды. Заменять его здесь братом Николаем было нельзя, он был узнаваем в Туле. После же того, как Шенграбенского тщедушного командира батареи, застенчивого, с писклявым голосом и со странностями для военного человека, списанного с брата Николая, первоначально называвшегося Ананьевым-Голопузовым, сопрягли с Аустерлицким героем, дав единую фамилию Тушина, "прозрачную" для родни и туляков старшего поколения по Ополчению 1812 года, помнивших и приезды Ермолова к Кучину, и напоминания об Аустерлице в виде страшных шрамов и Георгиевского креста, сработала реакция на возможное негативное отношение "общества". И Толстой отступился от Кучина, дорожа созданным образом недавно умершего брата Николая. А фамилия Тушин, перенесенная под Шенграбен, где Кучин не участвовал, была нейтральной.

Шенграбенский прототип Тушина

Аустерлицкий вариант начала романа просуществовал всего несколько месяцев, после чего рамки были раздвинуты к началу войны и создано описание Шенграбенского сражения.

Толстой взял из "Истории" Михайловского-Данилевского красочный эпизод зажжения деревни русской батареей, описанный всего двумя абзацами, и развернул его в страницы романа. Исследователи отмечали, что предпочтение было отдано хотя бы морально выигрышному для союзников Шенграбену в противовес беспросветно проигранному Аустерлицу.

Известных Толстому литературных источников с подробностями действий батареи под Шенграбеном не найдено. Между тем фактические детали этой артиллерийской дуэли описаны совершенно точно — батарея легкая, а не батарейная, бездарно потеряны орудия нашего левого фланга, и действовал практически один 4-орудийный дивизион на дороге Шенграбен — Грунт, топография позиций в черновиках описана точно (хотя Толстой не ездил по позициям Шенграбена, как по полям Бородина), батарея дважды отбивается "на картечь", не допуская французов в свое расположение. И совпадения выявились спустя 40 лет из статьи капитана Г. Ерошевича в "Русском инвалиде", написанной по архивам артиллерийского ведомства.

Шенграбенский эпизод батареи писался автономно от Аустерлицкого. Поскольку описывалась другая батарея, Толстой варьировал фамилиями командира — Ананьев, Тимохин, Голопузов. Обратим внимание, что все фамилии гротескно-русские. Потом стал выстраивать связующий мостик с батареей под Аустерлицем, объединив обе батареи общей фамилией командира — Тушин. А дальше уже шло не описание реальных офицеров-командиров, а происходило становление литературного героя Тушина.

Для описания Аустерлицкого эпизода батареи Толстой использовал три источника — личное знакомство с Кучиным, знакомство с его наградным рескриптом, точно отражавшим обстоятельства подвига, и, вероятно, какие-то рассказы и дневниковые записи Ермолова. Можно предполагать аналогию работы и по Шенграбену. И хотя Толстой не был знаком с Судаковым (умершим в 1819 году), он мог целенаправленно знакомиться с наградными рескриптами этой батареи в Капитуле Орденов.

Предварительные обстоятельства дела под Шенграбеном писатель мог знать от Ермолова, если и не очевидца Шенграбенских событий, то, во всяком случае, отступавшего через Шенграбен на сутки раньше сражения Багратиона, бывшего в гуще событий войны 1805 года. Он был лично знаком с Судаковым как по совместной службе в молодости, так и в Австрии: некоторое время батарея Судакова подчинялась Ермолову. командовавшему артиллерийским резервом Кутузова, а после разгрома под Шенграбеном Ермолов принимал от Судакова оставшиеся зарядные ящики. Должен был знать и офицеров его батареи. Боевые реалии рескрипта Судакова на орден Св. Владимира IV класса вошли в художественную ткань романа, как и многие детали "Записок" Ермолова, о неизвестном протографе которых у Толстого мы говорили.

Поскольку Толстой не имел зрительного впечатления о Судакове, физический портрет пришлось создавать из ничего, с помощью "литературного натурщика" брата Николая. Физический портрет Тушина под Аустерлицем не прорабатывался. а был перенесен туда из Шенграбена — "жалкая и милая, симпатическая фигура Тушина, с своей трубочкой ковылявшего между орудий", явно не совпадала с бравым обликом Кучина, почему и пришлось убрать фамилию Тушина в Аустерлице.

* * *

Но единый герой Тушин сохранялся в романе до 1807 года, когда Тушин без руки оказывается в госпитале. Из Шенграбенского дела он выходит без царапины, а под Аустерлицем он (как и Кучин) ранен, а в одном из вариантов даже погибает вместе с Андреем Болконским. Смещение же даты нахождения Тушина в госпитале из 1806 в 1807 год происходит по тексту романа — Николай Ростов практически весь 1806 год, включая Рождество, проводит в отпуске в Москве, и в полк возвращается после Нового года.

В планах же романа, начиная со встречи раненого Николая Ростова с Тушиным, который сажает его на пушечный лафет, Тушину предназначалась большая сквозная роль до 1812 года. Он был кандидатом на обед в Английском клубе в честь князя Багратиона, должен был присутствовать на похоронах старого князя Болконского в Лысых Горах (Ясной Поляне), помогать княжне Марье при приближении французов и бунте крестьян в роли безрукого городничего. Но прототипами Николая Ростова и Марьи Болконской были отец и мать писателя. И по логике родственной иерархии прототип заурядного офицера Кучина сменяется сперва "литературным натурщиком" братом Николаем, с явной тенденцией замены и прототипа, благо Яснополянская усадьба была плотно населена тенями знатных предков. Но после 1807 года линия Тушина развития не получила. Здесь имело место смещение временных пластов — отец Толстого воевал 17-летним юношей в 1813 году, а в романе помещен в 1805 год. И спасителем родителей должен был быть человек поколением старше. Может быть, поэтому Толстой и не хотел печатать роман до окончательного завершения рукописи. Но это уже из области предположений, а не доказательств.

Портрет Тушина

Когда после журнальной публикации Толстой готовил первое отдельное издание романа, он заказал иллюстрации художнику М. Башилову. Но художник умер, не завершив всей серии рисунков, и иллюстрированное издание не состоялось. По Шенграбенскому эпизоду сохранилось три карандашных эскиза с различной степенью проработанности деталей: "Багратион на батарее Тушина", поясной портрет Багратиона и "Раненый Ростов у костра" (Тушин, Ростов, Долохов).

Интересна переписка Толстого с художником — это еще один источник для понимания творческой лаборатории автора в проработке своих романных персонажей. Толстой писал художнику: "Пожалуйста, присылайте мне свои рисунки в самом черном виде, я чувствую, что могу быть полезен Вам своими замечаниями. Я все-таки всех их знаю ближе Вас, и иногда пустое замечание наведет Вас на мысль..." Это был период, когда Тушин в журнальном варианте отличался от его последующего словесного портрета, прямо списанного с брата Николая. Всеми тремя эскизами Толстой остался доволен, сделав ряд замечаний.

По "Багратиону на батарее Тушина" он просил сделать Тушина моложе — на рисунке офицеру под 40 лет, а Кучину было 33 года. Портрет проработан детально, но черты лица не похожи на фотографию "натурщика" брата Николая. Из этих намеков и общей ситуации с созданием образа Тушина условно приходится допустить, что здесь Башилов со слов Толстого пытался изобразить портрет Кучина, которого Толстой видел только в 78-летнем возрасте. На другом рисунке хорошо прорисованы лица Ростова и Долохова, а Тушин только намечен.

По этой переписке чувствуется постоянное противопоставление Толстым прототипа и "натурщика" Тушина, завершившееся в пользу последнего.

О русскости артиллериста Тушина

И в Шенграбенском и в Аустерлицком эпизодах с русской батареей Толстой упорно называет батареей четыре орудия, хотя как артиллерист прекрасно знает, что в 1805 году в 12-орудийной батарее четыре орудия составляли дивизион (в черновиках у Тушина, как дивизионного командира, более просторный шалаш). Этот факт никогда не комментировался толстоведами. Между тем этим литературным приемом подчеркивается не только трагизм положения батареи, но и дается понять, что от нее практически только и остались эти действующие орудия. И в обоих случаях за этой недосказанностью надо искать саму батарею и ее командира. Система зашифровки одинаковая. Под Аустерлицем мы нашли Ермолова. Под Шенграбеном Г. Ерошевич в "Русском инвалиде" назвал Судакова и трех его дивизионных командиров. Можно было ожидать, что прототипом будет тоже дивизионный командир, но оказался "натурщик" брат Николай.

Толстоведы упоминают в комментариях к "Войне и миру" Якова Ивановича Судакова, но не считают его прототипом и не дают этому объяснения, что удивляло меня.

Разгадка, как всегда, лежала на виду, но или не осознавалась исследователями по обыденности факта, или же почти столетие имело место умышленное умолчание. Сопоставив совокупность данных, пришлось под другим углом взглянуть на статью Г. Ерошевича в "Русском инвалиде", обстоятельную по приведенным архивным материалам.

Центр тяжести артиллерийской защиты русских позиций находился у дороги Шенграбен — Грунт. Приведены чины, фамилии и награды дивизионных командиров за Шенграбен. В батарее было два штабс-капитана: Судаков и фон Занден-Пескович, получивших одинаковые награды — по ордену Св. Владимира IV степени и Золотой шпаге, тогда как прочие офицеры получили только Золотые шпаги. Это, скорее всего, говорит о том, что, как старший чином и опытом, фон Занден-Пескович командовал дивизионом именно у дороги. В дивизионе орудия наводит и команду "Огонь" подает не командир батареи, а дивизионный командир. Толстой, побывавший в "шкуре" командира четырех орудий, прекрасно это знал. У командира батареи другие функции.

И реально вырисовывается еще один претендент на прототип Тушина. Знал ли эти детали Толстой от Ермолова или из наградных рескриптов, это проблематично, как и все, связанное с Тушиным.

Русские немцы в "Войне и мире", и особенно под Шенграбеном, персонажи если и не отрицательные, то, во всяком случае, недолюбливаемые. А здесь по раскладу событий узловым дивизионом командует немец. И не это ли заставило Толстого сделать прототипом брата Николая, как бы "прикрыв" немца? А затем две мировые войны, развязанные немцами, не позволяли толстоведам, о чем-то вероятно и догадывавшимся, в сложные сталинские времена касаться этого вопроса, но не признававшими прототипом и Судакова.

Эпилог

Вот, кажется, и все — Тушин проанализирован во всех ипостасях. Теперь получено документальное подтверждение того, что это действительно "сборный образ", но прорисованы все персонажи, из реальных боевых дел которых строился образ, и последовательность "строительства" в работе Толстого. Это рабочая версия, доложенная на Толстовских чтениях в Ясной Поляне (1999) и опубликованная в краткой версии Институтом мировой литературы им. A.M. Горького РАН (1998), и в книге "Капитан Тушин из "Войны и мира" в романе и в жизни" (М., "ИСТЕК". 1999). Непознанность всех использованных Толстым источников романа и загадки его внутреннего мира не позволяют говорить о раскрытии всех неясностей.

В преддверии 200-летнего юбилея Шенграбена — Аустерлица необходимо воздать должное штабскапитану Александру Ивановичу Кучину в пантеоне российских героев, особенно его землякам в Тульском крае. К сожалению, род А.И. Кучина по прямой мужской линии пресекся предположительно в Крымскую войну 1853—1855 годов. После этой войны два его сына-офицера не упоминаются ни в военных, ни в гражданских архивах.

Краеведческий альманах «Отечество». 2000, выпуск №19.

Вернуться в раздел "Книги"